Абрамов Александр Сергей Артём - Хождение За Три Мира
АЛЕКСАНДР АБРАМОВ, СЕРГЕЙ АБРАМОВ
ХОЖДЕНИЕ ЗА ТРИ МИРА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СТРАННАЯ ИСТОРИЯ ДОКТОРА ДЖЕКИЛЯ И МИСТЕРА ХАЙДА,
РАССКАЗАННАЯ ПО-НОВОМУ
«...нет, это был другой господин Голядкин,
совершенно другой, но вместе с тем и совершенно
похожий на первого...»
Ф.М.Достоевский, «Двойник»
Nil admirari! — Ничему не удивляться!
Положение, заимствованное
из философии Пифагора
КТО Я?
Я возвращался домой от Никитских ворот по Тверскому бульвару. Было
что-то около пяти часов вечера, но обычная в это время уличная субботняя
сутолока обходила бульвар, и на его боковых аллеях, как и утром, было
пустынно и тихо. Сентябрьское, вдруг совсем безоблачное небо не предвещало
близкой осени, ни один желтый лист не зашуршал под ногами, и даже
поблекшая к концу лета трава меж деревьями после вчерашнего ночного дождя
казалась по-майскому похорошевшей.
Я не спеша шагал по боковой дорожке, лениво прицеливаясь к каждой
скамейке: не присесть ли? Наконец присел, вытянув ноги, и в ту же секунду
почувствовал, как все окружающее уплывает куда-то, тускнея и завихряясь.
Обычно я не страдаю головокружениями, но тут даже вцепился в спинку
скамейки, чтобы не упасть: вся противоположная сторона бульвара — деревья
и прохожие — вдруг растаяла в лиловатой дымке, точь-в-точь как в горах,
когда облака подползают к ногам и все вокруг дробится и тает в густых,
мокрых хлопьях. Но дождя не было, туман налетел сухой и чистый, слизнул
всю зелень бульвара и исчез.
Именно исчез. В одно мгновение деревья и кусты вновь возникли, как
повторный кадр в цветном кинофильме: широкая скамейка напротив вернулась
на свое прежнее место и пропавшая было девушка в голубом пыльнике опять
сидела на ней с книжкой в руках. Все выглядело как будто по-прежнему, но
только как будто: кто-то во мне тотчас же усомнился в этом. Я даже
оглянулся, пытаясь проверить впечатление, и удовлетворенно подумал:
«Чепуха, все так и было. Именно так». — «Нет, не так», — подумал кто-то
другой.
Другой ли? Я спорил с самим собой, но сознание как бы раздваивалось, и
спор походил на диалог двух совсем неидентичных и даже непохожих «я».
Возникавшая мысль тотчас же опровергалась другой, откуда-то вторгшейся или
кем-то внушенной, но агрессивной и подавляющей.
«И скамейка та же».
«Не та. На Пушкинском зеленые, а не желтые».
«И дорожки те».
«Эти уже. И где гранитный бордюр?»
«Какой бордюр?»
«А лужайки нет».
«Какой лужайки?»
«У корта. Здесь был теннисный корт».
«Где?»
Но я уже оглядывался с чувством нарастающей тревоги. Раздвоение
исчезло. Я вдруг осознал себя в новом, странно изменившемся мире. Когда вы
идете по улице, где все вам привычно и все примелькалось глазу, вы не
обращаете внимания на мелочи, на детали. Но стоит им внезапно исчезнуть, и
вы остановитесь, охваченный чувством недоумения и тревоги. Пейзаж был
только похожим, но совсем не тем, какой я знал, проходя по этим тысячи раз
исхоженным бульварным дорожкам. И деревья, казалось, росли по-другому, и
кусты были не те, и самый бульвар я почему-то называл не Тверским, а
Пушкинским.
По привычке я взглянул на часы, а рука так и повисла в воздухе. И
пиджак был совсем другой, не тот, какой я надел с утра, и вообще не мой
пиджак, и часы были не мои, а под ремешком от часов кривился шрам,
которого, может быть, только минуту назад не было вовсе. А сейчас это был
застарелый, давно заживший шрам, след пули или осколка. Я посмотрел на
ноги — и туфли были не мои, чужие, с нелепой пряжкой на боку.
«А вдруг и внешность у меня не т
