Абрамов Федор Александрович - Две Зимы И Три Лета (Пряслины - 2)
Абрамов Федор Александрович
Пряслины. Две зимы и три лета
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Па-ро-ход! Па-ро-ход идет!
С пекашинской горы косиками - широкими проезжими спусками, узенькими,
вертлявыми тропками покатились люди.
За разлившуюся озерину попадали кто как мог: кто на лодке, кто на ребячьем
плотике, а кто посмелее - подол в зубы - и вброд. В воздухе стоял стон и гомон
потревоженных чаек, черные чирята, еще не успевшие передохнуть после тяжкого
перелета, стаями носились над головами ошалевших людей.
Так бывает каждую весну - к первому пароходу высыпает чуть ли не вся
деревня. Потому что и весна-то на Пинеге начинается с прихода пароходов, с той
самой поры, когда голый берег под деревней вдруг сказочно прорастет белыми
штабелями мешков с мукой и крупами, пузатыми бочками с рыбой-морянкой да
душистыми ящиками с чаем и сладостями.
В этом году никто не ждал даров из Архангельска - пинежские подзолы да
супеси вот уже который год подкармливают отощавший город. Мало было надежд и
на приезд фронтовиков. Где же им обернуться, когда только что кончилась война?
Но давно-давно не видал пекашинский берег такого многолюдья. Ребятишки, девки,
бабы, старики - все, кто мог, выбежали к реке.
Пароход из-за мыса не показывался долго. Костерик, наскоро сложенный из не
просохшего еще хвороста, не разгорался, и люди, чтобы согреться, жались друг к
другу.
Наконец у того берега, под красной отвесной щелью, леденисто сверкнул
белый нос.
- "Кура", "Кура"! - закричали с насмешкой ребята, явно разочарованные тем,
что вместо двинского богатыря-красавца к ним бредет маленький местный тихоход,
который был построен пинежскими купцами Володиными еще в начале века.
Пароход с трудом подавался вперед, густо разбрасывая летучие искры по
реке. Быстрым течением его откидывало к тому берегу, пенистая волна задирала
нос. И уныло-уныло выглядели грязные, свинцового цвета бока, все еще
по-военному размалеванные в черные полосы.
Но голоса своего "Курьер" за войну не потерял. Пронзительно, молодо
закричал он, подходя к берегу. Будто весенний гром прокатился над головами
людей. И как тут было удержаться от слезы! В войну помогал, можно сказать,
жить помогал "Курьер" вот этим самым своим гудком. Бывало, в самые черные дни
как заорет, как раскатит свои зыки да рыки под деревней - сразу посветлеет
вокруг.
Варвара Иняхина с молодыми бабенками, едва приткнулся пароход к берегу,
вцепилась в старика капитана, единственного мужчину на пароходе:
- Чего мужиков-то не везешь? Разве не было тебе наказа?
- Смотри, в другой раз порожняком придешь - самого оставим.
- Ха-ха-ха! А чего с ним делать-то?
Тут кто-то крикнул:
- А вон-то, вон-то! Еще один пароход!
Пароход этот - плот с сеном - плыл сверху. Круто, как щепку, вертело его
на излучине повыше деревни, и два человека, навалившись на гребь - длинную
жердь с лопастью, вделанною в крестовину, - отчаянно выгребали к пекашинскому
берегу.
- Да ведь это, никак, наши, - сказала Варвара. - Кабыть, Мишка с Егоршей.
- Его, его - Мишкина шапка. Вишь, как лиса красная.
- Это они с Ручьев, из лесу едут.
Бабы заволновались. Пристать к пекашинскому берегу в половодье можно
только в одном месте - у глиняного отлогого спуска, там, где сейчас стоял
"Курьер".
- Отваливай! - разноголосо закричали они капитану. - Не видишь разве -
люди к нам попадают.
- Отваливай, отваливай! Поимей совесть.
И капитан, чертыхаясь, уступил - отдал команду сниматься.
Плот с сеном впритык, под самым боком прошел у разворачи
