Аверченко Аркадий - Телеграфист Надькин
Аркадий Аверченко
Телеграфист Надькин
В рассказе "Телеграфист Надькин" талантливый русский юморист А.
Аверченко (1881-1925 гг.) остро высмеивает апологетов философии
эмпириокритицизма и сторонников эгоцентрической морали, проповедовавшейся
такими писателями, как М. Арцыбашев, Ф. Сологуб, 3. Гиппиус.
Рассказ был опубликован в сборнике А. Аверченко "О хороших, в сущности,
людях" в 1914 году. В советское время публикуется впервые.
Публикацию подготовил С. Никоненко.
I
Солнце еще не припекало. Только грело.
Его лучи еще не ласкали жгучими ласками, подобно жадным рукам
любовницы; скорее нежная материнская ласка чувствовалась в теплых касаниях
нагретого воздуха.
На опушке чахлого леса, раскинувшись под кустом на пригорке,
благодушествовали двое: бывший телеграфист Надькин и Неизвестный человек,
профессия которого заключалась в продаже горожанам колоссальных миллионных
лесных участков в Ленкорани, на границе Персии. Так как для реализации этого
дела требовались сразу сотни тысяч, а у горожан были в карманах, банках и
чулках лишь десятки и сотни рублей, то ни одна сделка до сих пор еще не была
заключена, кроме взятых Неизвестным человеком двугривенных и полтинников
заимообразно от лиц, ослепленных ленкоранскими миллионами.
Поэтому Неизвестный человек всегда ходил в сапогах, подметки которых
отваливались у носка, как челюсти старых развратников, а конец пояса,
которым он перетягивал свой стан, облеченный в фантастический бешмет, - этот
конец делался все длиннее и длиннее, хлопая даже по коленям подвижного
Неизвестного человека.
В противовес своему энергичному приятелю бывший телеграфист Надькин
выказывал себя человеком ленивым, малоподвижным, с определенной склонностью
к философским размышлениям.
Может быть, если бы он учился, из него вышел бы приличный
приват-доцент.
А теперь хотя и он любил поговорить, но слов у него вообще не хватало,
и он этот недостаток восполнял такой страшной жестикуляцией, что его
жилистые, грязные кулаки, кое-как прикрепленные к двум вялым рукам-плетям,
во время движения издавали даже свист, как камни, выпущенные из пращи.
Грязная форменная тужурка, обтрепанная, с громадными вздутиями на тощих
коленях, брюки и фуражка с полуоторванным козырьком - все это, как пожар
Москве, служило украшением Надькину.
II
Сегодня, в ясный пасхальный день, друзья наслаждались к полном объеме:
солнце грело, бока нежила светлая, весенняя, немного примятая травка, а на
разостланной газете были разложены и расставлены, не без уклона в сторону
буржуазности, полдюжины крашеных яиц, жареная курица, с поларшина свернутой
бубликом "малороссийской" колбасы, покривившийся от рахита кулич, увенчанный
сахарным розаном, и бутылка водки.
Ели и пили истово, как мастера этого дела. Спешить было некуда;
отдаленный перезвон колоколов навевал на душу тихую задумчивость, и, кроме
того, оба чувствовали себя по-праздничному, так как голову Неизвестного
человека украшала новая барашковая шапка, выменянная у ошалевшего горожанина
чуть ли не на сто десятин ленкоранского леса, а телеграфист Надькин украсил
грудь букетом подснежников и, кроме того, еще с утра вымыл руки и лицо.
Поэтому оба и были так умилительно-спокойны и неторопливы.
Прекрасное должно быть величаво...
Поели...
Телеграфист Надькин перевернулся на спину, подставил солнечным лучам
сразу сбежавшуюся в мелкие складки прищуренную физиономию и с негой в голосе
простонал:
- Хо-ро-шо!
- Это что, - мотнул головой Неизвестный человек, шлепая ради заб
