Айзерман Лев - Похмелье
Лев Айзерман
Похмелье
Из записок учителя
I
Через несколько недель после Чернобыля я читал лекции учителям литературы
в Могилеве. По большому секрету учителя из зараженных районов рассказывали мне
о том, что там происходит. Я был потрясен тем, что узнал, и масштабом
официальной неправды - ведь вроде бы началась эпоха гласности. Приехав в
Могилев, чтобы немного подзаработать, я тут же написал заявление, в котором
просил причитающиеся мне за лекции деньги перевести в фонд помощи пострадавшим
от аварии. Позже я понял, что слово "авария" было, мягко говоря, неточно:
Чернобыль - это катастрофа.
В декабре 1988 года в Кремлевском Дворце съездов проходил первый
Всесоюзный съезд работников народного образования. Я был делегатом съезда. В
президиуме сидело несколько членов политбюро, руководители нашего
идеологического фронта.
В Армении только что произошло страшнейшее землетрясение, унесшее десятки
тысяч жизней. Я был уверен, что съезд почтит память погибших. Но только после
того, как в зале раздался истошный крик: "Дети погибли, женщины погибли,
учителя погибли...", председательствовавший сказал: "Армянская делегация
предлагает почтить вставанием память погибших во время землетрясения".
В июле 1989 года я был на похоронах солдата срочной службы - двоюродного
брата моей бывшей ученицы. Она дала мне прочитать его последнее письмо из
армии. Привожу письмо полностью.
"Сейчас пишу о том, что на сегодняшний день стало для меня главным.
Мы были в карауле, и вдруг в караульное помещение поступает сообщение -
застрелился часовой. Шок. Его нашли в самом укромном уголке - картина ужасная!
Две пули в голову, но пулевые ранения нанесены из автомата - это не просто
дырочки, это ужасно. Первым его нашел мой друг, участник нашей эстрадной
группы, возле нашел блокнот. Он был разводящим и, до смерти испугавшись, что и
его, и всех нас, кто стоял в карауле, теперь замордуют, потому что когото надо
замордовать, он схватил блокнот, вырвал оттуда листики предсмертной записки,
которую даже толком не прочитал, и спрятал их. Вернувшись в караулку, он все
рассказал мне и спросил: глупость ведь сделал? Он был в жутком состоянии, но я
должен был говорить с ним и должен был убедить его, что записку необходимо
найти и вернуть адресату. Она начиналась словами: "Простите, папа и мама...".
Я, как мог, объяснил ему, что последняя воля человека перед смертью - закон.
Генка и сам понимал это. Поэтому он сходил на место, принес блокнот и
листочки. Одного листка не хватало, но общий смысл был ясен.
За сутки до происшествия я разговаривал с этим парнем в первый и последний
раз. Мы говорили, по воле случая, на самую больную для него тему. Говорили о
беспорядке в армии. Он говорил так, будто все это его не интересует, лишь
посколькупостольку. Сказал, правда, что собирается поступить в военное
училище. Но я тогда и подумать не мог, что армия для него - это все, это
жизнь, это смысл жизни, это образ жизни. Он был очень замкнутым человеком.
Весь в себе. Когда приехали его родители (они в феврале развелись), то
восприняли известие о смерти сына как должное. Отец вообще никак не
реагировал, а мать все спрашивала, не говорил ли он перед смертью чтолибо
плохого о ней. О сыне говорили: он и мухи никогда не обидит, любил
одиночество, увлекался физикой и математикой. Хотел стать военным инженером.
Но попал в армию, идеал рухнул. Не осталось и камня на камне. А выход он не
видел, говорить ни с кем не хотел.
Обижен был на мир за то, что все не так
