Аксенов Василий - Война И Тюрьма
romance Василий Аксенов Война и тюрьма "Поколение зимы", "Война и тюрьма", "Тюрьма и мир" – эти три романа составляют трилогию Василия Аксенова "Московская сага". Их действие охватывает едва ли не самые страшные в нашей истории годы: с начала двадцатых до начала пятидесятых – борьба с троцкизмом, коллективизация, лагеря, война с фашизмом, послевоенные репрессии.
Вместе со страной семья Градовых, три поколения российских интеллигентов, проходит все круги этого ада сталинской эпохи.
ru ru Black Jack black_jack[@]inbox.ru MS Word (ExportXML.dot) + FictionBook Tools 2004-03-20 http://leoslibrary.on.to/ OCR Leo's Library, spellcheck Vadim 37E71680-86E5-4380-A73A-F55A39A1TRUT 1.0 ВАСИЛИЙ АКСЕНОВ
МОСКОВСКАЯ САГА.
ВОЙНА И ТЮРЬМА
(Книга вторая)
Для человеческого ума непонятна
Абсолютная непрерывность движения.
Лев Толстой. "Война и мир"Предваряя повествование эпиграфом, писатель иной раз через пару страниц полностью о нем забывает. В таких случаях цитата, подвешенная над входом в роман, перестает бросать свет внутрь, а остается лишь в роли латунной бляшки, некоего жетона, удостоверяющего писательскую интеллигентность, принадлежность к клубу мыслителей.
Потом в конце концов и эта роль утрачивается, и, если читатель по завершении книги удосужится заглянуть в начало, эпиграф может предстать перед ним смехотворным довеском вроде фигурки ягуара, приваренной к дряхлому "Москвичу". Высказывая эти соображения, мы понимаем, что и сами себя ставим под удар критика из враждебной литературной группы.
Подцепит такой злопыхатель наш шикарный толстовский эпиграф и тут же оскалится – вот это, мол, как раз и есть ягуар на заезженной колымаге! Предвидя такой эпизод в литературной борьбе, мы должны сразу его опровергнуть, сходу и без ложной скромности заявив, что у нас, в нашей многолетней беллетристической практике, всегда были основания гордиться гармонической связью между нашими эпиграфами и последующим текстом.
Во-первых, мы эпиграфами никогда не злоупотребляем, а во-вторых, никогда не использовали их для орнамента, и если уж когда-либо прибегали к смутным народным мудростям вроде "В Рязани грибы с глазами, их едят, а они глядят", то с единственной лишь целью дальнейшего усиления художественной смуты. Вот так и тот наш, там, позади, только что оставленный эпиграф, вот эта-то, ну, чеканки самого Льва Николаевича идея о непостижимости "абсолютной непрерывности движения" взята нами не только для приобщения к стаду "великих медведиц" (как бы тут все-таки не слукавить), но и, главным образом, для того, чтобы начать наш путь через вторую мировую войну.
Эпиграф этот для нас будет чем-то сродни яснополянской кафельной печке, от которой и намерены танцевать, развивая, а порой и дерзновенно опровергая, большую тупиковую мысль национального гения. Отправимся же далее по направлению к войне, в которой среди большого числа страждущих миллионов обнаружим лица и наших любимых членов семьи профессора Градова. Вклад их в громоподобный развал времен не так уж мал, если держаться точки зрения Л.Н.Толстого, сказавшего, что "сумма людских произволов сделала и революцию, и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила".
Следовательно, и старый врач Б.Н. Градов, и его жена Мэри, столь любившая Шопена и Брамса, и их домработница Агаша, и даже участковый уполномоченный Слабопетуховский в гигантском пандемониуме человеческих произволов влияли на ход истории не хуже де Голля, Черчилля, Рузвельта, Гитлера, Сталина, императора Хирохито и Муссолини. Перечитывая недавно
