Алексин Анатолий - Домашний Совет
Анатолий Алексин
ДОМАШНИЙ СОВЕТ
Это заседание нашего семейного совета можно было назвать чрезвычайным. В прошлом не могло быть такого заседания. Не могло оно состояться и в будущем, потому что совет, учрежденный мамой, прекращал свое существование.
Прекращал существование... Эти два слова несли в себе трагическую определенность, но и таили неизвестность: «А что дальше?» Мне внушали, что в жизни моей ничего не изменится. Бессмысленность этих заверений лишь обостряла тревогу.
Надежду свою я, покидая последний совет, видел в Ирине. «У нас-то с ней все прояснилось!» — думал я, вливая в себя успокоительное лекарство.
* * *
А все прояснилось в тот день, когда меня укусила ее собака по кличке Лучший друг человека. Черный пудель приревновал Ирину ко мне. Лучший друг человека обладал Уникальным нюхом.
К тому же у него была золотая медаль, И он имел основание поглядывать на меня свысока, поскольку я, в ту пору девятиклассник, на золотую медаль не рассчитывал.
Кличка у пуделя была чересчур длинной и потому имела сокращенный вариант: ЛДЧ. Уже при упоминании первой буквы своего имени медаленосец пружинисто делал стойку, будто перед ним возникала кошка. Такая у него была сила предвидения!
Затем Ирину приревновал я сам. К своему брату Владику... Правда, лишь ненадолго.
Мы были близнецами, но Владик появился на свет двумя минутами раньше и потому считал себя старшим братом. Я не возражал: ощущать себя старшим, или, точнее сказать, главным, было его постоянной потребностью.
Мой брат Ирину хронически раздражал:
— Он хочет соответствовать имени Владик: завладеть всем. И даже, представь себе, сердцем. К примеру, моим.
— Твоим? — растерянно переспросил я.
— Пытается завоевать... Но я презираю завоевателей. Передай ему!
Ирина, мне казалось, раз и навсегда определяла для себя, что она любит, а что или кого презирает. В этом я видел не только цельность характера, но и его опасность: безнадежно было подавать апелляцию и надеяться на пересмотр приговора.
— Передай ему: завоевателей презираю! — повторила она.
— Он со мной на эту тему не разговаривает.
— И со мной он формально беседует на другие темы. но фактически...
— А где он с тобой... беседует?
Я всегда старался защищать своего старшего брата. Но тут впервые не нашел оправдательных слов.
— Ты ревнуешь? — спросила она так прямо и просто, что я ответил:
— Ревную.
И даже расстегнул ворот рубашки, потому что трудно стало дышать.
— Так запомни! Если бы мне, Саня, предложили выбор: остаться навсегда одинокой или быть с твоим братом, я бы, не задумываясь, предпочла судьбу старой девы. Я снова принялся защищать Владика.
После нашего почти совместного появления на свет мы с братом сразу же ощутили, что такое полное равноправие. Мама нас одинаково одевала и обувала, в одни и те же часы кормила нас и поила, мы спали в одинаковых кроватках и садились на одинаковые горшки. Но оказалось, что все это еще не делает людей одинаковыми.
«Какой рослый мальчик! Сколько ему лет? Всего-то? Не может быть! И какой красивый: копия матери...»— упрямо восторгались мною взрослые, хотя мама взглядами и подмигиваниями умоляла их этого не делать.
Случалось, что в ответ они разочарованно продолжали: «А это брат? Близнец? Что вы говорите? Ну ничего общего! В родильном доме не могли перепутать?»
Я ненавидел эти восклицания и вопросы. А Владик ненавидел меня.
Точнее было бы называть нас двойняшками, поскольку Мы и правда были непохожи друг на друга. Но все называли близнецами...
Мама с пеленок внушала нам, что для му
