Анненский Иннокентий - О Современном Лиризме
Иннокентий Анненский
О современном лиризме
"ОНИ"
Жасминовые тирсы наших первых менад {1} примахались быстро. Они давно
уже опущены и - по всей линии. Отошли и иноземные уставщики оргий. Один -
Малларме {2} - умер, и теперь имя его, почти классическое, никого уже не
пугает. А другой - Маврикий Метерлинк - успел за это время обзавестись
собственной "Монной Ванной", и стилизаторы "Синей птицы" {3} уже не вернут
нам его нежных лирных касаний. Три люстра едва прошло с первого московского
игрища {4}, а как далеко звучат они теперь, эти выкликания вновь посвященной
менады!
Мертвецы, освещенные газом...
Алая лента на грешной невесте {5}.
"Серебрящиеся ароматы" {6} и "олеандры на льду" {7} - о, время давно
уже ^смягчило задор этих несообразностей. А то, что было только книжным при
своем появлении, получило для нас теперь почти что обаяние пережитости,
Пускай самая короткая из поэм
О, закрой свои бледные ноги! {*} {8}
{* Сравни обещанную немцами "Nordlicht" [северный свет (нем.)]
сверхкосмика - ? - Теодора Деблера толщиной в две Илиады (30 000 стихов)
{9}.}
навеяна стихами Малларме -
О la berceuse avec ta fille et l'innocence
De vos pieds froids - {10}
дымка раздражения, которая вокруг нее скопилась, заставляет думать, что
в жасминовом тирсе было, пожалуй, и немного крапивы.
Современная менада уже совсем не та, конечно, что была пятнадцать лет
назад.
Вячеслав Иванов обучил ее по-гречески. И он же указал этой, более
мистической, чем страстной, гиперборейке пределы ее вакхизма.
Бурно ринулась Менада
Словно лань,
Словно лань, -
С сердцем, вспугнутым из персей,
Словно лань,
Словно лань, -
С сердцем, бьющимся, как сокол
Во плену,
Во плену, -
С сердцем яростным, как солнце
Поутру,
Поутру, -
С сердцем жертвенным, как солнце
Ввечеру,
Ввечеру... {11}
Эти победные кретики {12} четных строк, которые мало-помалу ослабевают
в анапесты (во плену, поутру, ввечеру) - поистине великолепны. И "Вакханку"
охотно декламируют в наши дни с подмостков.
А кто не оценит литературной красоты и даже значительности
заключительных строк новой оды с ее изумительным, ее единственным на русском
языке не окончанием, а затиханием, даже более - западанием звуков и
символов:
Так и ты, встречая бога,
Сердце, стань,
Сердце, стань.
У последнего порога
Сердце, стань,
Сердце, стань.
Жертва, пей из чаши мирной
Тишину,
Тишину...
Смесь вина с глухою смирной
Тишину,
Тишину...
Вам, конечно, чудится здесь символ сознанных сил и власти над
настроением. Но мне - бог знает почему - жалко той наспех обученной ритуалу
и неискусной в самом экстазе менады, про которую когда-то уверяли, что она
видит
Фиолетовые руки
На эмалевой стене {13}.
Эти годы давно канули в вечность, и мы уже не умеем быть дерзкими. В
самом вызове мы стали или равнодушны, или педантичны.
Вот пьеса Бальмонта в одном из его последних лирических нагромождений
("Птицы в воздухе", 1908 г.).
Ты хочешь убивать? Убей.
Но не трусливо, торопливо,
Не в однорукости мгновенного порыва,
Когда твой дух - слепых слепей!
Коль хочешь убивать, убей -
Как пишут музыку - красиво {14}.
Тут, конечно, почувствуешь прежде всего не дерзость, как таковую, по
существу - дерзость. И вовсе не в том дело, что на место Моисеевой заповеди
самовольно выскочило какое-то "убей". Мало что ли мы их переварили за
последние годы, всех этих tue-la, tue-le, tue-les {Убей ее, убей его, убей
их (фр.).} {15}.
Но не поражает ли вас в пьесе полное отсутствие экстаза, хотя бы
искусственного,
