Анненский Иннокентий - Об Эстетическом Отношении Лермонтова К Природе
Иннокентий Анненский
Об эстетическом отношении Лермонтова к природе
Милостивые государи! Речь моя посвящена памяти Лермонтова. На школе
лежит долг хранить и поддерживать память о родных поэта. Неблагодарность
есть недостаток самосознания. Для русской школы имя Лермонтова не только
одно из немногих классических имен, но и неотразимо симпатичное имя. Есть в
лермонтовской поэзии особенное, педагогическое обаяние: ей одной свойственна
та чистота, почти кристальность изображения, какую мы встречаем в пьесах
"Ангел", "Три пальмы", "Молитва", "Ветка Палестины". Боденштедт сказал, что
если бы от Лермонтова осталась одна только "Песня про купца Калашникова",
этого было бы довольно для его славы {1}; я убежден, что если бы от нашего
поэта остались только эти четыре стихотворения, без которых теперь не
обходится ни одна хрестоматия, то русская школа все-таки поминала бы его имя
с почетом и благодарностью. Говорить о Лермонтове всего естественнее в эти
дни, когда память о нем ожила среди нас, благодаря пятидесятилетию со дня
его смерти, и сотни тысяч книг с его именем, портретом, стихами хлынули по
всей России такой благодатной волной.
Приемы современной истории литературы неблагоприятны для эстетического
изучения поэзии. Как ни важна биография поэта, но в ней, к несчастью,
минуты, "когда божественный глагол до слуха чуткого коснется" {2}, тонут в
тех годах, когда "меж детей ничтожных мира / Быть может, всех ничтожней он"
{3}. Крупнейший представитель исторического метода Тэн {4}, этот натуралист
от литературы, порвал с эстетикой и почти уничтожил самый термин "поэзия":
он вдвинул поэтов в ряды литераторов. Еще дальше от поэзии как искусства
отвлекает работающих сравнительный метод: тут все силы направлены на
исследование сюжетов и мотивов, на литературные влияния и заимствования -
литература изучается экстенсивно. Третье новейшее направление, так
называемое научно-критическое, ставит себе задачей познать писателя и его
произведения на основании влияния его на общество - здесь поэзия уже совсем
сошла с подмостков и вместе с литературой низведена на степень народного
чтения. Детальное изучение произведений - филологическое, эстетическое,
психологическое - силою вещей отходит таким образом на второй план. У нас
его почти нет. Точностью текстов поэта дорожат мало и забывают, что у поэта
не наше слово - знак, а художественное слово - образ. Стоит только
напомнить, что наша поэзия, поэзия мировая, насчитывает всего три
критических издания {5} и что ни один из русских поэтов не имеет
(сколько-нибудь полного) словаря, как древние классики или Дант, Шекспир,
Мольер, Гете - на Западе. Равнодушие к эстетике почти похоронило детальное
изучение произведений, в читателях оно ослабило литературный вкус, для
поэтов понизило ценз. И вот, когда случай заставит на некоторое время
пристально сосредоточить внимание на поэте, невольно пожалеешь о том
времени, когда Лессинг был театральным критиком, Шиллер - законодателем
эстетики или когда Sainte-Beuve {6}, запираясь от всех, жил и дышал в
атмосфере изучаемого им писателя. Я не говорю уже о той роскоши, когда сам
поэт, как Кардуччи {7}, комментирует Данта и издает Петрарку или когда
Леопарди {8} издает оды с собственными филологическими примечаниями.
Для меня поэзия - прежде всего искусство. В этом ее обаяние,
неувядаемость ее славы и ее трагизм.
Поэты - люди особой породы.
Творец из лучшего эфира
Соткал живые струны их {9}.
Провиденциальное назначение поэта - в пережи
