Антокольский Павел - Стихи
Павел Григорьевич Антокольский
- Баллада о чудном мгновении
- Встань, Прометей!
- Иероним Босх
- Нечем дышать, оттого что я девушку...
- Павел Первый
- Песня дождя
- Санкюлот
- Сны возвращаются
- Черная речка
- Я люблю тебя...
ПЕСНЯ ДОЖДЯ
Вы спите? Вы кончили? Я начинаю.
Тяжелая наша работа ночная.
Гранильщик асфальтов, и стекол, и крыш -
Я тоже несчастен. Я тоже Париж.
Под музыку желоба вой мой затянут.
В осколках бутылок, в обрезках жестянок,
Дыханием мусорных свалок дыша,
Он тоже столетний. Он тоже душа.
Бульвары бензином и розами пахнут.
Мокра моя шляпа. И ворот распахнут.
Размотанный шарф романтичен и рыж.
Он тоже загадка. Он тоже Париж.
Усните. Вам снятся осады Бастилий
И стены гостиниц, где вы не гостили,
И сильные чувства, каких и следа
Нет ни у меня, ни у вас, господа.
Русская Советская Поэзия.
Москва, "Художественная Литература", 1990.
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ...
Я люблю тебя в дальнем вагоне,
В желтом комнатном нимбе огня.
Словно танец и словно погоня,
Ты летишь по ночам сквозь меня.
Я люблю тебя - черной от света,
Прямо бьющего в скулы и в лоб.
Не в Москве - так когда-то и где-то
Все равно это сбыться могло б.
Я люблю тебя в жаркой постели,
В тот преданьем захватанный миг,
Когда руки сплелись и истлели
В обожанье объятий немых.
Я тебя не забуду за то, что
Есть на свете театры, дожди,
Память, музыка, дальняя почта...
И за все. Что еще. Впереди.
Чудное Мгновенье. Любовная лирика русских поэтов.
Москва, "Художественная литература", 1988.
САНКЮЛОТ
Мать моя - колдунья или шлюха,
А отец - какой-то старый граф.
До его сиятельного
1000
слуха
Не дошло, как, юбку разодрав
На пеленки, две осенних ночи
Выла мать, родив меня во рву.
Даже дождь был мало озабочен
И плевал на то, что я живу.
Мать мою плетьми полосовали.
Рвал ей ногти бешеный монах.
Судьи в красных мантиях зевали,
Колокол звонил, чадили свечи.
И застыл в душе моей овечьей
Сон о тех далеких временах.
И пришел я в городок торговый.
И сломал мне кости акробат.
Стал я зол и с двух сторон горбат.
Тут начало действия другого.
Жизнь ли это или детский сон,
Как несло меня пять лет и гнуло,
Как мне холодом ломило скулы,
Как ходил я в цирках колесом,
А потом одной хрычовке старой
В табакерки рассыпал табак,
Пел фальцетом хриплым под гитару,
Продавал афиши темным ложам
И колбасникам багроворожим
Поставлял удавленных собак.
Был в Париже голод. По-над глубью
Узких улиц мчался перекат
Ярости. Гремела канонада.
Стекла били. Жуть была - что надо!
О свободе в Якобинском клубе
Распинался бледный адвокат.
Я пришел к нему, сказал:
"Довольно,
Сударь! Равенство полно красы,
Только по какой линейке школьной
Нам равнять горбы или носы?
Так пускай торчат хоть в беспорядке
Головы на пиках!
А еще -
Не читайте, сударь, по тетрадке,
Куй, пока железо горячо!"
Адвокат, стрельнув орлиным глазом,
Отвечает:
"Гражданин горбун!
Знай, что наша добродетель - разум,
Наше мужество - орать с трибун.
Наши лавры - зеленью каштанов
Нас венчает равенство кокард.
Наше право - право голоштанных.
А Версаль - колода сальных карт".
А гремел он до зари о том, как
Гидра тирании душит всех:
Не хлебнув глотка и не присев,
Пел о благодарности потомков.
Между тем у всех у нас в костях
Ныла злость и бушевала горечь.
Перед ревом человечьих сборищ
Смерть была как песня. Жизнь - пустяк.
Злость и горечь. Как давно я знал их!
Как скреплял я росчерком счета
Те, что предъявляла нищета,
Как скрипели перья в трибуналах!
Красен платежами
