Антонов Сергей - Свалка
Сергей Антонов
Свалка
Барахтался в купели розовый крепкий ребенок, брызги скатывались на
каменный пол с черной засаленной рясы, сверху из светлого купола длань
опустилась, перекрестила голую голову, крест прилип к мокрому телу.
Взяв на грудь сына, Агриппина вышла в церковный двор, здоровое чрево
качалось в грузном шаге, грудь, набухшая молоком, растянув кофту, плы-
ла, подрагивала в истоме, и рожденный десятый сын кричал весело и
громко в полных смуглых руках матери, а на бугре стол был уставлен
хлебом и мясом, и, обхватив сладкую грудь, ребенок замолчал, но грох-
нуло за бугром, и Агриппина в торце стола увидела, взяв ломоть хлеба,
явившегося на свет вторым, изчезавшего и появлявшегося на бугре, за
столом ее редко, потому что был второй сын Агриппины вор, и все десять
сидели вместе и ели, на хлеб положив мясо забитого утром борова. Ба-
рахтались в пыли четыре меньших, комок сухого летнего солнца заходил
за край темного леса, мать встала, вошла в дом, положила младенца,
крещенного сегодня, в сколоченную из досок люльку.
Кричала баба, и гудел заводской гудок, и вор сидел на заборе и пел
песню. Мок в бурой под бугром реке рулон мануфактуры - мать встала ра-
но, достала краденое, бросила в реку, и потому вор сидел на заборе и
пел песню. Варвара кричала в летнем прозрачном утре, пел песню вор,
мыла красные от холодной воды руки Агриппина, слушала воровскую песню
и думала: долго мучает Варвару врач, первенец ее, рожденный свободно,
как и все девять вслед,- второй и вовсе по дороге в церковь, и оттого
ухватистый легкий в движениях второй сын понятен был, и непонятен пер-
венец, делавший и сейчас, в утро, что-то в доме за рекой, где замолкла
наконец женщина, а красная пожарного цвета машина сына уже поднималась
по дороге к дому, и смотрел, ступив на землю, первенец на мать изум-
ленно, как смотрел всегда, потому что не видел подобного прекрасного
устройства ни у кого ни разу, точно лепил таз и чрево сам Господь, так
совершенна была работа; допел песню вор, легко ступая, пошел вниз с
бугра, пропал, закрыла окно в доме Агриппина, и ребенок в люльке зак-
ричал, увидев большую смуглую грудь.
В перекрестье трех дорог сидел на обочине юродивый, дул в круглую
легкую голову одуванчика, семена летели вверх, качались в синем возду-
хе, и люди, шедшие с цветами, здоровались с юродивым и шли дальше к
школе, где на черной доске чертил белым мелом учитель буквы и цифры в
последний день сегодня, пришедшие садились в траву и ждали последнего
звонка: с железным колокольчиком пройдет тихим коридором бабушка Маша,
живущая тут же, при школе, зазвенит, заколотится в теплых коричневых
руках звон, выйдут дети, выйдет, спустится по крыльцу в три ступени
молодой учитель, цветы горько, пряно ударят запахом поля в лицо, укро-
ют лицо зеленой горой, потому что так было в прошлом году и два года
назад, когда второй сын Агриппины вернулся из города учить поселковых
счету и грамоте, и старшие знали - близнецы и вор и учитель, и оттого
жалели вора больше; возвращаясь с детьми дорогой домой, дети тоже здо-
ровались с сидевшим под солнцем у обочины юродивым, здоровались обяза-
тельно каждый в отдельности, потому что любили юродивого больше, чем
брата его - учителя, которого сначала уважали. Закинув голову, сидящий
у дороги смотрел синими глазами, и в левом глазу и в правом было по
небу, и глаза потому казались впадинами без дна, и дети и взрослые,
проходя мимо, знали, что не может быть ни у кого в поселке таких не-
бесных гла
