Апухтин Алексей - Между Жизнью И Смертью
Алексей АПУХТИН
Между жизнью и смертью
Фантастический рассказ
C'est un samedi, a six heures
Du matin gue je suis mon.
(Скончался я в субботу,
в 6 часов утра).
Эмиль Золя.
I
Был восьмой час вечера, когда доктор приложил ухо к
моему сердцу, поднес мне к губам маленькое зеркало и,
обратись к моей жене, сказал торжественно и тихо:
- Все кончено.
По этим словам я догадался, что я умер.
Собственно говоря, я умер гораздо раньше. Более тысячи
часов я лежал без движения и не мог произнести ни слова,
но изредка продолжал еще дышать. В продолжение всей моей
болезни мне казалось, что я прикован бесчисленными цепями
к какой-то глухой стене, которая меня мучила. Мало-помалу
стена меня отпускала, страдания уменьшались, цепи
ослабевали и распадались. В течение двух последних дней
меня держала какая-то узенькая тесемка; теперь она
оборвалась, и я почувствовал такую легкость, какой никогда
не испытывал в жизни.
Вокруг меня началась невообразимая суматоха. Мой большой
кабинет, в который меня перенесли с начала болезни,
наполнился людьми, которые все сразу зашептали,
заговорили, зарыдали. Старая ключница Юдишна даже
заголосила каким-то не своим голосом. Жена моя с громким
воплем упала мне на грудь: она столько плакала во время
моей болезни, что я удивлялся, откуда у нее еще берутся
слезы. Из всех голосов выделялся старческий дребезжащий
голос моего камердинера Савелия. Еще в детстве моем был он
приставлен ко мне дядькой и не покидал меня всю жизнь, но
теперь был уже так стар, что жил почти без занятий. Утром
он подавал мне халат м туфли, а затем целый день попинал
"для здоровья" березовку и ссорился с остальной прислугой.
Смерть моя не столько его огорчила, сколько ожесточила, а
вместе с тем придала ему небывалую важность. Я слышал, как
он кому-то приказывал съездить за моим братом, кого-то
упрекал и чем-то распоряжался.
Глаза мои были закрыты, но я все видел и слышал, что
происходило вокруг меня.
Вошел мой брат - сосредоточенный и надменный, как
всегда. Жена моя терпеть его не могла, однако бросилась к
нему на шею, и рыдания ее удвоились.
- Полно, Зоя, перестань, - ведь слезами ты не поможешь,
- говорил брат бесстрастным и словно заученным тоном, -
побереги себя для детей, поверь, что ему лучше там.
Он с трудом высвободил себя от ее объятий и усадил ее на
диван.
- Надо сейчас же сделать кое-какие распоряжения... Ты
мне позволишь помочь тебе, Зоя?
- Ax, Andre, ради бога, распоряжайтесь всем... Разве я
могу о чем-нибудь думать?
Она опять заплакала, а брат уселся за письменный стол и
подозвал к себе молодого расторопного буфетчика Семена.
- Это объявление ты отправишь в "Новое Время", а затем
пошлешь за гробовщиком; да надо спросить у него, не знает
ли он хорошего псаломщика?
- Ваше сиятельство, - отвечал, нагибаясь, Семен, - за
гробовщиком посылать нечего, их тут четверо с утра
толкутся у подъезда. Уж мы их гнали, гнали, - нейдут да и
только. Прикажете их сюда позвать?
- Нет, я выйду на лестницу.
И брат громко прочел написанное им объявление:
"Княгиня Зоя Борисовна Трубчевская с душевным
прискорбием извещает о кончине своего мужа, князя Дмитрия
Александровича Трубчевского, последовавшей 20-го февраля,
в 8 часов вечера, после тяжкой и продолжительной болезни.
Панихиды в 2 часа дня и в 9 часов вечера". - Больше ничего
не надо, Зоя?
- Да, конечно, ничего. Только зачем вы написали это
ужасное слово: "прискорбие"? Je ne puis pas souffrir се
mot. Mettez (Я не переношу этого слова. Поставьте
