Астафьев Виктор Петрович - Обертон
Виктор Астафьев
Обертон
Валентине Михайловне Ярошевской
Зовут меня Сергей Иннокентьевич Слесарев, хотя я на самом-то деле
Слюсарев, но, прокатывая человека по калибрам армейской жизни, дорогая наша
действительность постепенно снимала или целесообразно стесывала топориком с
человека все умственные и прочие излишества, чтобы он не портил строя, не
изгибал ранжира, ничем не выделялся из людского стада. Малограмотные хлопцы с
Житомирщины или с Волыни, которым не дано было выбиться в полководцы иль хотя
бы в старшины, приспособили себя в писари и тут уж царили, включая на всю
мощь те полторы извилины, которыми наделил их Создатель.
Поначалу я сердился, возражал, сопротивлялся, если искажали мою фамилию,
но когда получил красноармейскую книжку перед отправкой на сталинградскую
мясорубку, махнул рукой: не все ли равно, убьют меня Слюсаревым или
Слесаревым - какое это будет иметь значение перед историей? Мать с отцом
живут по адресу, заключенному в пластмассовый патрончик, и узнают, а не
узнают, так почувствуют, что это их сын, Сергей Иннокентьевич, сложил голову
на Волге или где-то еще дальше.
Так же вот, как я, безвольно отдаваясь казенному упрощению, военному
бюрократизму, наш народ постепенно исказился не только в личном документе, но
и характером, и обликом своим. Нынче почти над каждым русским дитем висят
явственные признаки вырождения. А началось-то все с буковки, с какого-нибудь
родового знака, с нежелания сопротивляться повсеместному произволу.
Работая после войны слесарем вагонного депо, я по ротозейству,
свойственному людям задумчивым, не успел назвать другого кандидата, и меня
избрали в профсоюзный рабочий комитет. Знакомясь с бумагами, я с удивлением
узнал, что в нашей бесправной стране еще существуют остатки дотлевающей
демократии. Администрация предприятия обязана каждый год заключать с рабочими
коллективный договор. В этом важнейшем для жизни трудового человека документе
я обнаружил, что рабочий люд сам постепенно уступил всякие свои права родному
государству, сделался бесправным большей частью по своей лени и бездумию. Из
колдоговора каждый год исчезали пункт за пунктом, параграф за параграфом.
Одним из первых исчез из договора пункт о праве на забастовку, продержавшийся
на иных крупных предприятиях аж до середины тридцатых годов.
К той поре, когда мне довелось отбывать профсоюзную нагрузку, никто уже
колдоговора, вывешенного в профсоюзном комитете, в партбюро и кое-где в цехах
- на досках объявлений, - не читал. Собрания по заключению колдоговора прово-
дились раз в году, но и тогда, чтобы собрать кворум, начальники цехов
закрывали душевые вместе с чистой одеждой, никого после смены домой не
отпускали до тех пор, пока не будет утвержден общим собранием важнейший
трудовой документ. На вопрос, как голосовать - за каждую статью и параграф
отдельно иль за весь договор сразу, - следовал неизменный ответ: "Сразу!"
Ну, я забежал вперед. Рассказ мой или личное воспоминание не об этом, не
о правах и бедах трудящихся, а о любви, о несостоявшейся любви, объехавшей,
облетевшей или прошагавшей мимо меня. Ах, как я завидую тем моим братьям
фронтовикам, которые так жадно вглядываются в военное прошлое, и там, средь
дыма и пороха, среди крови и грязи, замерцает издалека им тихой, полупогасшей
звездочкой то, чего нет дороже, то, что зовется совершенно справедливо
наградой судьбы.
В сталинградской мясорубке меня не дорубило, лишь покалечило. Долго я
путешествовал по госпиталям, долго и много шар
