Астафьев Виктор Петрович - Скотоугонщица
Виктор Астафьев
Скотоугонщица
Внучка моя, Полина, маленькая шустра была и смекалиста не по возрасту.
Всем соседкам и соседям, а это давние пенсионеры, она, как выйдет поутру,
неизменно говорит: "Здляствуйте. Как ваше длягоценное здолёвье?" А об
здоровье, да еще и драгоценном, никто наших стариков давным-давно не
спрашивал, поклониться ж - спина переломится, они все повально млеют, всю
девчушку поцелуями обмуслякают, печенюшку вынесут либо ягод в горстку
насыплют, в гороховую гряду пастись запустят, она и жалуется окрестному
населению: дедушка ее на реку не пускает и чуть чего орет "неряха",
"грязнуля", а она хорошая девочка и к тому же ряха.
Старухи ко мне с претензиями:
- Чё уж ты, Виктор Петрович, со внучкой-то так строго обращашься? Одна
она у тебя и сирота к тому же.
Особенно возлюбила малая хитрованка ходить за Фокинскую речку, где под
горой, возле огорода и речки, в маленькой избушке коротала свои последние
годы моя одинокая, слепая тетка Августа. Вот с жалоб на одиночество и
начиналась беседа старой да малой.
- Не ходят, Поленька, не проведают меня, одна вот только ты и
навешшашь. - Было это совершеннейшей напраслиной, и ходили, и навещали мы
слепую старуху, и гостинцы ей нам доступные несли. Из этих гостинцев
Августа, или тетя Гутя, как ее все звали, велела девчушке взять пряничек и
конфеток.
- Мне неззя, - заявляла дипломатичная гостья.
- Да пошто же нельзя-то, маленькая ты моя?
- У меня алельгия.
- Да кака така алельгия, что ты говоришь? В ранешные годы вот золотуха
была, дак никто из наших ею не болел. Тятя мой здоров был и сотворял нас
без всяких алельгиев, более десятка сотворил. А мама, любимая бабушка
твоего деда, Катерина Петровна, о которой он все пишет, и чего-то
наплетет-наврет, где и правду скажет, мне тут вслух Капа, дочка, читала,
дак я обхохоталась... Дак вот мама моя любу хворь, а уж алельгию-то
запросто, бывало, заговорит, травкой вылечит. Все она травки знала,
все-еэ...
Так вот старая, радуясь собеседнице, толкует с нею, но той уж и след
простыл, она уж в огороде, малину с кустов щиплет либо в горох заберется -
огород садили и обихаживали сын Августы глухонемой Алеша и дочь Капитолина,
которую я с детства зову Капалиной.
По-за огородом тетки, на лужку все лето пасся телок инвалида ВОВ, как
он себя называл, Андрюхи, живущего через дорогу от Августиного домишка.
Полька и с теленком побеседует, обнимет его, родимого, за шею, гладит по
лбу с белой проточиной и говорит о том, что дед на нее орет, на Енисей одну
не пускает, вечером же ставит в таз с горячей водой и моет
царапкой-мочалкой, невзирая на ее алельгию, она же так устает за день, что
начинает дремать, еще стоя в тазу; дед мало-мало вымоет ее, хлопнет по
мокрой заднице, самого бы так кто хлопал, и велит ложиться спать, сам сядет
рядом, придавит рукой и смеется потом, через минуту, говорит, мой вахтенный
уже отчаливает и спит до утра не пошевелившись.
Однажды вот так душевно беседовала, беседовала малая с ласковой,
безответной скотинкой, да и отвязала ее от колышка и к нашему домику
привела, пасет теленка возле ворот, на нетронутой траве, Андрюха в панике
мечется по соседям:
- Вот чё деется! Середь бела дня телка увели и на шашлыки, конечно же
на шашлыки пустили.
- Да каки тебе шашлыки? - говорят все видящие, хоть и близорукие
старухи. - Теленка твово внучка Виктора Петровича по улице на веревочке
вела.
Андрюха бегом к моему домишку и умильную картину зрит: пасет теленка
сердобольный ребенок, дед ее в
