Бабель Исаак - Конармия (Фрагменты)
Исаак Бабель
Конармия (фрагменты)
ГЕДАЛИ.
(Из книги "Конармия".)
В субботние кануны меня томит густая печаль воспоминаний.
Когда-то в эти вечера мой дед поглаживал желтой бородой томы
Ибн-Эзра. Старуха моя в кружевной наколке ворожила узловатыми
пальцами над субботней свечей и сладко рыдала. Детское сердце
раскачивалось в эти вечера, как кораблик на заколдованных
волнах. О, истлевшие талмуды моего детства! О, густая печаль
воспоминаний!
Я кружу по Житомиру и ищу робкой звезды. У древней
синагоги, у ее желтых и равнодушных стен старые евреи продают
мел, синьку, фитили - евреи с бородами пророков, с страстными
лохмотьями на впалой груди...
Вот предо мною базар и смерть базара. Убита жирная душа
изобилия. Немые замки висят на лотках, и гранит мостовой чист,
как лысина мертвеца. Она мигает и гаснет - робкая звезда...
Удача пришла ко мне позже, удача пришла перед самым
заходом солнца. Лавка Гедали спряталась в наглухо закрытых
торговых рядах. Диккенс, где была в этот день твоя
величественная ласковая тень? Ты увидел бы в этой лавке
древностей золоченые туфли и корабельные канаты, старинный
компас и чучело орла, охотничий винчестер с выгравированной
датой - 1810 и сломанную кастрюлю.
Старый Гедали похаживает вокруг своих сокровищ в розовой
пустоте вечера - маленький хозяин в дымчатых очках и в зеленом
сюртуке до полу. Он потирает белые ручки, он щиплет сивую
бороденку и, склонив голову, внимательно слушает невидимые
голоса, слетевшиеся к нему.
Эта лавка, как коробочка любознательного и важного
мальчика, из которого выйдет профессор ботаники. В этой лавке
есть и пуговица, и мертвая бабочка, и маленького хозяина ее
зовут Гедали. Все ушли с базара, Гедали остался. И он вьется в
лабиринте из глобусов, черепов и мертвых цветов, помахивая над
своею коробочкой пестрой метелкой из петушиных перьев и сдувает
пыль с умерших цветов.
И вот - мы сидим на боченках из-под пива. - Гедали
свертывает и разматывает узкую бороду. Его цилиндр покачивается
над нами, как черная башенка. Теплый воздух течет мимо нас.
Небо меняет цвета. Нежная кровь льется из опрокинутой бутылки
там вверху и меня обволакивает легкий запах тления.
- Революция - скажем ей да, но разве субботе мы скажем
нет? - так начинает Гедали и обвивает меня шелковыми ремнями
своих дымчатых глаз.
- Да, кричу я революции, - да, кричу я ей, но она прячется
от меня и высылает вперед одну только стрельбу...
- В закрывшиеся глаза не входит солнце, - отвечаю я
старику, - но мы распорем закрывшиеся глаза, Гедали, мы
распорем их...
- Поляк закрыл мне глаза, - шепчет старик чуть слышно, -
поляк, злая собака. Он берет еврея и вырывает ему бороду, ах,
пес. И вот его бьют, злую собаку. Это замечательно, это
революция. И потом тот, который бил поляка, говорит мне: отдай
на учет твой граммофон, Гедали. - Я люблю музыку, пани, -
отвечаю я революции. Ты не знаешь, что ты любишь, Гедали, я -
стрелять в тебя буду, и тогда ты это узнаешь, и я не могу не
стрелять, Гедали, потому что я - революция...
- Она не может не стрелять, Гедали, - говорю я старику,
перебивая его, - потому что она революция...
- Но поляк стрелял, мой ласковый пан, потому, что он
контр-революция; вы стреляете потому, что вы - революция. А
революция, это уже удовольствие. И удовольствие не любит в доме
сирот. Хорошие дела делает хороший человек. Революция - это
хорошее дело хороших людей. Но хорошие люди не убивают. Значит,
революцию делают злые люди. Но поляки тоже злые люди. Кто же
