Белов Василий - Плотницкие Рассказы
В.И. БЕЛОВ
ПЛОТНИЦКИЕ РАССКАЗЫ
1
Дом стоит на земле больше ста лет, и время совсем его скособочило.
Ночью, смакуя отрадное одиночество, я слушаю, как по древним бокам
сосновой хоромины бьют полотнища влажного мартовского ветра. Соседний
кот-полуночник таинственно ходит в темноте чердака, и я не знаю, чего ему
там надо.
Дом будто тихо сопит от тяжелых котовых шагов. Изредка, вдоль по
слоям, лопаются кремневые пересохшие матицы, скрипят усталые связи. Тяжко
бухают сползающие с крыши снежные глыбы. И с каждой глыбой в напряженных
от многотонной тяжести стропилах рождается облегчение от снежного бремени.
Я почти физически ощущаю это облегчение. Здесь, так же как снежные
глыбы с ветхой кровли, сползают с души многослойные глыбы прошлого...
Ходит и ходит по чердаку бессонный кот, по-сверчиному тикают ходики.
Память тасует мою биографию, словно партнер по преферансу карточную
колоду. Какая-то длинная получилась пулька... Длинная и путаная. Совсем не
то что на листке по учету кадров. Там-то все намного проще...
За тридцать четыре прожитых года я писал свою биографию раз тридцать и
оттого знаю ее назубок. Помню, как нравилось ее писать первое время. Было
приятно думать, что бумага, где описаны все твои жизненные этапы, кому-то
просто необходима и будет вечно храниться в несгораемом сейфе.
Мне было четырнадцать лет, когда я написал автобиографию впервые. Для
поступления в техникум требовалось свидетельство о рождении. И вот я
двинулся выправлять метрики. Дело было сразу после войны. Есть хотелось
беспрерывно, даже во время сна, но все равно жизнь
[483]
казалась хорошей и радостной. Еще более удивительной и радостной
представлялась она в будущем.
С таким настроением я и топал семьдесят километров по майскому,
начинающему просыхать проселку. На мне были почти новые, обсоюженные
сапоги, брезентовые штаны, пиджачок и простреленная дробью кепка. В
котомку мать положила три соломенных колоба и луковицу, а в кармане
имелось десять рублей деньгами.
Я был счастлив и шел до райцентра весь день и всю ночь, мечтая о своем
радостном будущем. Эту радость, как перец хорошую уху, приправляло
ощущение воинственности: я мужественно сжимал в кармане складничок. В ту
пору то и дело ходили слухи о лагерных беженцах. Опасность мерещилась за
каждым поворотом проселка, и я сравнивал себя с Павликом Морозовым.
Разложенный складничок был мокрым от пота ладони.
Однако за всю дорогу ни один беженец не вышел из леса, ни один не
покусился на мои колоба. Я пришел в поселок часа в четыре утра, нашел
милицию с загсом и уснул на крылечке.
В девять часов явилась непроницаемая заведующая с бородавкой на жирной
щеке. Набравшись мужества, я обратился к ней со своей просьбой. Было
странно, что на мои слова она не обратила ни малейшего внимания. Даже не
взглянула. Я стоял у барьера, замерев от почтения, тревоги и страха,
считал черные волосинки на теткиной бородавке. Сердце как бы ушло в
пятку...
Теперь, спустя много лет, я краснею от унижения, осознанного задним
числом, вспоминаю, как тетка, опять же не глядя на меня, с презрением
буркнула:
- Пиши автобиографию.
Бумаги она дала. И вот я впервые в жизни написал автобиографию:
"Я, Зорин Константин Платонович, родился в деревне Н...ха С...го
района А...ской области в 1932 году. Отец - Зорин Платон Михайлович, 1905
года рождения, мать - Зорина Анна Ивановна с 1907 года рождения. До
революции родители мои были крестьяне-середняки, занимались сельским
хозяйством. После революции всту
