Белый Андрей - Москва
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ
МОСКВА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Печатая 1-ю главу I-ой части моего романа "Москва", я должен сказать два
слова о конструкции его, без чего восприятие этой первой главы может быть
предвзятым. Идея романа - столкновение двух эпох в Москве; две "Москвы"
изображаю я; в первой части показывается Москва дореволюционная; во второй
части - "Новая Москва". Задание первой части показать: еще до революции многое
в старой Москве стало - кучей песку; Москва, как развалина, - вот задание этой
части; задание второй части - показать, как эта развалина рухнула в условия
после-октябрьской жизни.
Автор.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДЕНЬ ПРОФЕССОРА
Да-с, да-с, да-с!
Заводилися в августе мухи кусаки; брюшко их - короче; разъехались
крылышки: перелетают беззвучно; и - хитрые: не садятся на кожу, а... сядет,
бывало, кусака такая на платье, переползая с него очень медленно: ай!
Нет, Иван Иваныч Коробкин вел войны с подобными мухами; воевали они с его
носом: как ляжет в постель, с головой закрываясь от мух одеялом (по черному
полю кирпичные яблоки), выставив кончик тяпляпого носа да клок бороды, а уж
муха такая сидит перед носом на белой подушке; и на Ивана Иваныча смотрит;
Иван Иваныч - на муху: перехитрит - кто кого?
В это утро, прошедшее из окошка желтейшими пылями, Иван Иваныч, открывший
глаза на диване (он спал на диване), заметил кусаку; нарочно подвыставил нос
из простынь: на кусаку; кусака смотрела на нос; порх - уселась; ладонью
подцапал ее, да и выскочил из постели, склоняя к зажатой руке быстро дышащий
нос; защемив муху пальцами левой ладони, дрожащими пальцами правой стал рвать
мухе жало; и оторвал даже голову; ползала безголовая муха; Иван же Иваныч
стоял желтоногим козлом в одной нижней сорочке, согнувшись над нею.
Облекшися в темносерый халат с желтоватыми, перетертыми отворотами,
перевязавши кистями брюшко, он зашлепал к окну в своих шарканцах, настежь его
распахнул и отдался спокойнейшему созерцанию Табачихинского переулка, в
котором он жил уже двадцать пять лет.
Зазаборный домок, старикашечка, желтышел на припеке в сплошных мухачах,
испражняясь дымком из трубы под пылищи, спеваясь ощипанным петухом с
призаборной гармошкой (был с поскрипом он); проживатель его означал своей
карточкой на двери, что он - Грибиков, здесь, со стеною скрипел лет уж
тридцать, расплющиваясь на ней, точно липовый листик меж папками кабинетных
гербариев: стал он растительным, вялым склеротиком: желтая кожа, да кости, да
около века подпек бородавки изюменной, - все, что осталось от личности
проживателя этого в воспоминании Иван Иваныча; да - вот еще: проживатель играл
с бородавкою скрюченным пальцем; и в этом одном выражался особенно он; каждым
утром тащился с ведром испромозглости к яме, в подтяжках, в кофейного цвета
исплатанных старых штанах и в расшлепанных туфлях; подсчитывал и подштопывал
днями под чижиком - в малом окошечке; под-вечер сиживал на призаборной
скамеечке, подтабачивал прописи всеизвестных известий; и - фукал в руки,
перекоряченные ревматизмами; он в окне утихал вместе с ламповым колпаком - к
десяти, чтоб опять проветряться с ведром испромозглости, - у выгребной сорной
ямы. Так мыслью о Грибикове Иван Иваныч Коробкин всегда начинал свой трудами
наполненный день, чтобы больше не вспомнить до следующего подоконного
созерцания.
Вспомнилось.
Сон, - весьма странный и относящийся вот к такому же, чорт дери,
созерцанию: выставил он из окна во сне голову, - в точно таком же халате,
играя набрюшною кисточкой и оглядывая Т
