Богословский А - Спасение
А.Богословский
Спасение
Эта зима прошла для меня ужасно. Все она длилась и длилась, и казалось,
не будет ей конца. И когда наступил март, метели все бесились в городе,
холода стояли январские, и никакой надежды на живительные солнечные лучи,
еще не было. Городовые стояли с красными носами и смешно хлопали себя
руками по бокам. Большие витрины на Кузнецком были все в разводах
изморози, а седоки в санях набрасывали на себя меховые полости.
Жизнь моя была трудна и безнадежна. За зиму я сменил несколько квартир,
и все это были нищие и темные углы, населенные нищими же людьми. Рукописи
мои, стихи, поэмы, романы, рассказы в журналы не принимали, и вскоре одно
мое появление, вечно голодного, замерзшего, в драном, холодном пальтишке
стало вызывать презрительные гримасы. Горькое отчаяние охватывало меня,
когда я сидел при свете одинокой свечи над своими рукописями, глядя на
плавающие по стенам тени, и грел озябшие руки под мышками. Последние гроши
из оставленного мне покойной матерью скудного состояния испарялись.
Впереди ждала полная черноты пропасть, падение.
В марте снимал я комнату в грязных меблирашках у мадам Дрызиной,
недалеко от Тверской, в узком и кривом переулке. Часами бродил я по
вечерним заснеженным улицам со своими невеселыми думами. Даже надежда на
весну, на тепло и та оставила меня. В те дни близок я был к
умопомешательству или к самоубийству, но даже на этот шаг духовных сил
моих недоставало. Ноги мои так стыли, что я буквально не слышал свои
пальцы, руки окоченевали, лицо дубело, и лишь тогда я заходил в какой-либо
трактир погреться. Просто так сидеть было неловко и я заказывал себе чаю и
ситного, и половой приносил их мне с выражением все того же презрения на
сытой, лоснящейся морде.
Более всего приглянулся мне трактир Рублева - был он теплым, более
чистым, нежели другие, и дешевым. Там можно было съесть приличную солянку
и выпить немного водки, что и составляло мою пищу на весь почти день.
Водки, правда, я несколько боялся, ибо страшился привыкнуть к ней,
спиться, сойти с круга, как сошли на моих глазах многие достойные русские
люди, не сумевшие справиться с нищетой, несправедливостью и тяготами этой
печальной жизни. Пьяниц же подстерегал конец страшный и полуживотный - они
замерзали насмерть на морозе, в снегу, бывали убиты в пьяной драке, либо
помирали на полатях ночлежного дома в белой горячке.
В Рублевском же трактире пьяниц было немного. Сидели тут люди большей
частью хотя и бедные, но достойные, разговоры шли негромкие, половые были
вежливы и не орала безобразная музыкальная машина. Тут можно было
посидеть, помечтать, а то спросить газеты и даже шахматы. В шахматы меня
научил играть еще давно мой покойный батюшка в нашем имении, и игрывал я в
них недурно. Главным образом с каким-то серым чиновником, Василием
Лукичом, который частенько заглядывал в трактир. И когда я пригревался
после еды и задумчиво склонялся над шахматною доскою, то даже казалось мне
порой, что нет вокруг этой дикой, нищей жизни, а словно я вновь маленький
и в нашем курском имении играю в шахматы с батюшкой. Светит керосиновая
лампа, от стен и мебели идет покой, и пусть там за окнами злится вьюга, а
мы поиграем и пойдем пить чай с вареньем... И так мне не хотелось тогда
возвращаться по морозу в холодную клопиную свою комнату и вновь смотреть
на несчастные мои рукописи при неверном свете грошовой свечи.
Этими днями стал я примечать одного странного человека, который почти
каждый вечер стал появляться в
