Брайдер Юрий & Чадович Николай - Евангелие От Тимофея
Юрий БРАЙДЕР
Николай ЧАДОВИЧ
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ТИМОФЕЯ
Жизнь и смерть - одна ветвь, возможное и
невозможное - одна связка монет.
Чжуан-Цзы. IV век до н.э.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Наверное, это именно та ситуация, когда человеку остается только одно
- тупое покорное терпение. Терпение слепой клячи, обреченной весь свой век
крутить скрипучий рудничный ворот. Терпение галерною раба, прикованного к
веслу. Терпение смертника, дожидающеюся неминуемой казни. Терпение
прокаженного, наблюдающего за медленным разложением собственного тела.
Терпение, терпение, одно терпение и никакой надежды...
Существует, конечно, и другой выход. Но это уже на крайний случай,
когда не останется ни воли, ни физических сил, ни привычки к жизни -
ничего. Не стоит об этом думать сейчас. Рано.
Надо бы отвлечься от мрачных мыслей. А для этого лучше всего
сконцентрировать внимание на чем-то хорошем. Что там у нас хорошего нынче?
Ну, во-первых, с самого утра над нами не каплет (а капать здесь, кроме
банального дождика, может еще много чего) и мой плащ наконец высох.
Во-вторых, свежий ветерок разогнал стаи мошкары-кровохлебки, еще вчера
буквально сводившей меня с ума. В-третьих, ладони мои почти зажили и
успели привыкнуть к своему топору. Он хоть и недостаточно тяжел, зато
отменно остер - обломок нижней челюсти кротодава, насаженный на короткую
крепкую палку. Таким орудием при желании можно побриться, заточить
карандаш, разрезать стекло, вспороть глотку - хоть свою, хоть чужую. После
каждого взмаха топора в сторону отлетает кусок древесины, желтоватый и
твердый, как слоновая кость, - язык не поворачивается назвать ее щепкой.
Сколько я себя помню, меня всегда влекло в новые края, в
беспредельные просторы лесов, степей и океанов, к чужим городам и
незнакомым людям. Дорога была моим домом, а скитания - судьбой. Даже две
ночи подряд я не мог провести на одном месте.
Теперь же все доступное мне пространство сведено до размеров тюремной
камеры, а быть может, и могилы. Слева и справа - отвесные стены. Впереди -
косматая, как у гориллы, клейменная раскаленным железом спина Ягана. В
темечко мне дышит вечно мрачный неразговорчивый болотник, имени которого
никто не знает. Позади него кашляет и бормочет что-то Головастик, самый
слабый из нас. И лишь до неба - бархатно-черного ночью и жемчужно-серого
днем - я не могу дотянуться. Впрочем, как и до края этой проклятой
траншеи, похожей больше всего на десятый - самый глубокий ров Злых Щелей,
- предпоследнего круга Дантова Ада, предназначенного для клеветников,
самозванцев, лжецов и фальшивомонетчиков.
Последний круг преисподней ожидает меня в самом ближайшем будущем.
Сомневаться в этом не приходится.
Впереди и позади нас, а также и над нами (траншея уступами
расширяется кверху, иначе в ней невозможно было бы работать) копошится
великое множество всякого люда, так же, как и мы, разбитого на четверки -
бродяги, дезертиры, попрошайки, разбойники, военнопленные и просто
случайные прохожие, прихваченные в облавах на скорую руку. И чем бы ни
занималась каждая отдельно взятая четверка - ела, спала, вкалывала в поте
лица, справляла естественную нужду, - она неразлучна, как связка
альпинистов или сросшиеся в чреве матери близнецы. Длинный обрубок
лианы-змеевки надежно соединяет людей, тугой спиралью обвиваясь вокруг
лодыжки каждого. Гибкое и податливое в естественных условиях, это растение
очень быстро приобретает твердость и упругость стали, стоит только лишить
его корней и коры. Отменная получается колодка
