Бруштейн Александра Яковлевна - Дорога Уходит В Даль (Дорога Уходит В Даль - 1)
Александра Яковлевна Бруштейн
Дорога уходит в даль...
Трилогия.
Книга первая
Дорога уходит в даль...
(1955 г.)
Памяти моих родителей посвящаю эту книгу.
Автор
Глава первая. ВОСКРЕСНОЕ УТРО
Я у мамы и папы одна. Ни братьев у меня, ни сестер. И это уже -
пропащее дело! Даже если у нас еще родится кто-нибудь - мальчик или девочка,
все равно,- мне-то от этого никакого проку! Мне сейчас уже девять лет, а им
будет - нисколько. Как с ними играть? А когда они меня догонят, дорастут до
девяти лет, мне-то уже будет целых восемнадцать... Опять неинтересно будет
мне с ними!.. Вот если бы они теперь, сейчас были моими однолетками!
Я беру с маминого столика маленькое - размером с книгу - трехстворчатое
зеркало. Открываю все три створки - из них смотрят на меня с одинаковым
любопытством три совершенно одинаковые растрепанные девочки с бантом,
сползающим на один глаз. Я воображаю, будто это мои сестры.
- Здрасьте! - киваю я им.
И все три девочки очень приветливо кивают мне, тряся своими бантами.
Неслышно, одними губами, они тоже говорят: "Здрасьте"...
Можно, конечно, еще и высунуть язык, провести им по губам справа налево
и обратно, можно даже попробовать дотянуться кончиком языка до носа -
зеркальные девочки в точности повторят все эти движения. Но ведь
неинтересно! Вот если бы я закивала "Да, да!", а которая-нибудь из
зеркальных девочек замотала бы головой "Нет-нет!" Или другая из них
засмеялась бы, когда я не смеюсь, а третья вдруг вовсе взяла бы да ушла!
Гораздо интереснее та девочка, которая смотрит на меня с блестящего
выпуклого бока самовара. Хотя у нее все тот же бант, сползающий на один
глаз, но все-таки она одновременно и похожа на меня и - не совсем.
Придвинешься к ней лицом - у самоварной девочки лицо расплывается,
становится круглым, как решето, щеки распухают - очень смешно, я так не
умею. Откинешь голову назад - лицо у самоварной девочки вытягивается вверх,
становится худенькое-худенькое, и вдруг из ее головы начинает расти другая
голова, точь-в-точь такая же, только опрокинутая волосами вниз, подбородком
вверх, - это еще смешнее!
- Ты что? - говорю я самоварной девочке очень грозно. Но тут в комнату
входит мама и, конечно, портит всю игру!
- Опять ты гримасничаешь перед самоваром! Как мартышка!
- Мне скучно...- обиженно бубню я под нос.
- Поди играть с фрейлейн Цецильхен.
На это я не отвечаю - я жду, пока мама выйдет из комнаты. Тогда я
говорю не громко, но с громадной.убежденностью:
- Фрейлейн Цецильхен дура!
И еще раз, еще громче - мама-то ведь успела отойти далеко! - я повторяю
с удовольствием:
- Цецильхен дура! Ужасная!
Конечно, мне так говорить о взрослых не следовало бы... Но фрейлейн
Цецильхен, немка, живущая у нас и обучающая меня немецкому языку, в самом
деле очень глупая. Вот уже полгода, как она приехала к нам из Кенигсберга;
за это время я выучилась бойко сыпать по-немецки и даже читать, а Цецильхен
все еще не знает самых простых русских слов: "хлеб", "вода", "к черту". В
своей вязаной пелерине Цецильхен очень похожа на соседского пуделька,
которого водят гулять в пальтишке с карманчиком и с помпончиками. Цецильхен
только не лает, как он. У Цецильхен безмятежные голубые глаза, как у куклы,
и кудрявая белокурая головка. Кудри делаются с вечера: смоченные волосы
накручиваются перед сном на полоски газетной бумаги. Дело нехитрое - так
раскудрявить можно кого угодно, хоть бабушку мою, хоть дворника Матвея, даже
бахрому диванной подушки.
Разговаривать с Цецильхен скучно,
