Бунин Иван Алексеевич - Последний День
И. А. Бунин
Последний день
Все было кончено: свели проданную скотину, увезли
проданные экипажи, сбрую, мебель, настежь распахнули ворота
варков и сараев, двери амбаров и конюшен: везде было пусто,
просторно, на дворе - хоть шаром покати.
Новый владелец, мещанин Ростовцев, известил, что будет
вечером двадцатого апреля. В тот же день, в три часа, решил
уехать и Воейков; семью он отправил в город еще двенадцатого.
Из работников осталось двое: солдат Петр и Сашка. Они
валялись по лавкам в пустой кухне, курили и то со смехом, то
с сожалением говорили о прожившемся барине. А он, одетый
по-городскому, в коричневой пиджачной паре и уланском
картузе с желтым околышем, держа в одной руке костыль, в
другой табурет, ходил по дому. Как было светло в его нагих
стенах! Растворяя двери из комнаты в комнату, он влезал на
табурет и задирал сверху вниз засиженные мухами, отставшие
от стен обои: с треском и шумом падали на пол огромные
куски их с исподу покрытые известкой и сухим клейстером. В
большой угловой комнате обои были синие с золотом. Они
поблекли, выцвели, но много было на них темных овальных
кружков, квадратов: эта комната всегда была увешана
дагерротипами и мелкими старинными гравюрами, а в углу
образами. Ободрать ее не удалось. Солнечный свет мягко
проникал сквозь тонкие и тусклые, выгоревшие стекла четырех
больших окон. Вспоминая детство, проведенное здесь, Воейков
ударил костылем в одно окно, в другое... Стекла со звоном
посыпались на гнилые подоконники, на желтые восьмиугольники
рассохшегося паркета. В дыры потянуло мягким весенним
ветром, стали видны серые кусты сирени.
Сев на табурет, Воейков решил додумать и последнее.
Он сидел долго, сняв картуз, опустив широкую голову,
причесанную на косой ряд по-старинному - справа налево, с
косицами на виски. Снова и снова вспомнились деды, прадеды,
жившие и умершие в этом доме, в этой усадьбе; вспомнились
чуть не все имена борзых, прославивших воейковскую охоту...
Теперь захудалых, обезображенных голодом и старостью
потомков их осталось всего шесть штук... Они скоро
поколеют, конечно... Да, но не Гришке же Ростовцеву
оставить их! Воейков поднял свое тяжелое смуглое лицо, все
в желчных складках и морщинах, с черно- зелеными, крашеными
усами. Теперь глаза его блестели строго.
Надев картуз, стуча костылем, он вышел на крыльцо и
крикнул через двор в кухню На порог выскочил длинный Петр.
- Где собаки? - спросил Воейков.
Петр глянул в сенцы, по двору, в сад...
- Да все, кажись, дома.
- Ну, вот и отлично, - громко и твердо крикнул Воейков.
- Всех удавить. Получишь по четвертаку за каждую.
И, закуривая толстую короткую папиросу в дорогом
прокопченном мундштуке, сел на ступени крыльца. Петр
скрылся в кухне, удивил и обрадовал Сашку, быстро сообщив
ему о решении барина, нашел под лавкой веревку и снова вышел
на порог, думая: с какой начать?
Три пегих собаки лежали среди двора, на солнце. Две
белых - в тени, возле сарая. Одна бежала от ельника по
светлой аллее еще сквозного сада с голыми зацветающими
яблонями, по розоватой весенней земле. Все были стары,
стара и эта - палевая сучка с черными ушами, с длинной сухой
шерстью на тонких жилистых ногах. Петр посвистал и похлопал
себя по коленке. Сучка направилась через двор прямо к нему,
виляя густым загнутым хвостом, лизнула ему руку. Петр
накинул ей на шею веревку и, заскребая сапогами, побежал по
двору к саду. Схватив железную лопатку, забытую в углу
сенец, коротконогий веселый Сашка побежал за ним.
