Бунин Иван Алексеевич - Сверчок
И. А. Бунин
Сверчок
Эту небольшую историю рассказал шорник Сверчок, весь
ноябрь работавший вместе с другим шорником, Василием, у
помещика Ремера.
Ноябрь стоял темный и грязный, зима все не налаживалась.
Ремеру с его молодой женой, недавно поселившимся в дедовской
усадьбе, было скучно, и вот они стали ходить по вечерам из
своего еще забитого дома, где только внизу, под колоннами,
была одна сносная жилая комната, в старый флигель, в
упраздненную контору, где зимовала птица и помещались
шорники, работник и кухарка.
Вечером под Введение несло непроглядной мокрой вьюгой. В
просторной и низкой конторе, когда-то беленной мелом, было
очень тепло и сыро, густо воняло махоркой, жестяной
лампочкой, горевшей на верстаке, сапожным варом, политурой и
мятной кислотой кожи, куски и обрезки которой, вместе с
инструментами, новой и старой сбруей, хомутиной, потниками,
дратвой и медным набором навалены были и на верстаке и на
затоптанном, сорном полу. Воняло и птицей из темной
пристройки, но Сверчок и Василий, ночевавшие в этой вони и
каждый день часов по десяти сидевшие в ней с согнутыми
спинами, были, как всегда, очень довольны своим помещеньем,
особенно тем, что Ремер не жалеет топки. С узеньких
подоконников капало, на черных стеклах сверкал и резко белел
липкий, мокрый снег. Шорники пристально работали, кухарка,
небольшая женщина в полушубке и мужицких сапогах, назябшаяся
за день, отдыхала на продранном стуле у горячей печки. Она
грела спину и, не сводя глаз с лампочки, слушала шум ветра,
потрясавшего порою весь флигель, постукиванье по хомуту,
который делал Василий, и старчески-детское дыхание лысого
Сверчка, возившегося над шлеёй и в затруднительные минуты
шевелившего красным кончиком языка.
Лампочка, облитая керосином, стояла на самом краю
верстака и как раз посредине между работавшими, чтобы видней
было обоим, но Василий то и дело подвигал ее к себе своей
сильной, жилистой, смуглой рукой, засученной по локоть.
Сила, уверенность в силе чувствовались и во всей осанке
этого черноволосого человека, похожего на малайца, - в
каждой выпуклости его мускулистого тела, обозначавшегося под
тонкой, точно истлевшей рубахой, бывшей когда-то красной, и
всегда казалось, что Сверчок, маленький и, несмотря на
видимую бодрость, весь разбитый, как все дворовые люди,
побаивается Василия, никогда никого не боявшегося. Казалось
это и самому Василию, усвоившему себе манеру, как бы в
шутку, на забаву окружающим, покрикивать на Сверчка, даже
помогавшего этой шутке.
Василий, держа между коленками, прикрытыми засаленным
фартуком, новый хомут, обтягивал его темно-лиловой толстой
кожей, одной рукой крепко захватывая ее и туго натаскивая на
дерево клещами, а другой вынимая из сжатых губ гвозди с
медными шляпками, втыкая их в наколы, заранее сделанные
шилом, и затем с одного маха ловко и сильно вколачивая
молотком. Он низко нагнул свою большую голову в черных,
влажно-курчавых волосах, перехваченных ремешком, и работал с
той приятной, ладной напряженностью, которая дается только
хорошо развитой силой, талантом. Напряженно работал и
Сверчок, но напряженность эта была иного рода. Он прошивал
концом новую розово-телесного цвета шлею, тоже захватив ее в
колени, в голенища и фартук, и с трудом накалывал, с трудом,
шевеля языком и приноравливая к свету лысую голову, попадал
щетиной в дырочки, хотя раздергивал в разные стороны и
закреплял конец даже с некоторой удалью старого, наторелого
мастера.
Наклоненное к хомуту лицо В
