Быков Василь - Третья Ракета
Василь Быков. Третья ракета
Я лежу в окопе на разостланной шинели и долго гляжу вверх, в синюю
бездну летнего неба. Вокруг тихо - ни взрыва, ни выстрела, все спят. Чуть
дальше, возле снарядной ниши, кто-то натужно посапывает, кажется, вот-вот
захрапит. Солнце скрылось за бруствером и уже клонится к закату. Помалу
спадает жара, утихает ветер. Одинокая былинка на краю бруствера, что с
утра беспокойно билась о высохший ком чернозема, обессиленно свисает в
окоп. Высоко в небе летают аисты. Распластав широкие, размочаленные на
концах крылья, они забрались в самую высь и кружат там, будто купаются в
солнечном ясном раздолье. Ветровые потоки постепенно относят их в сторону,
но птицы, важно взмахнув крыльями, опять набирают высоту и долго парят в
поднебесье.
Аисты часто прилетают сюда в погожую предвечернюю пору и кружатся,
наверно, высматривая какое-нибудь болотце, камышовую заводь или лужок,
чтобы поискать корма, напиться, а то и просто, по извечному обычаю, в
раздумье постоять на одной ноге. Но теперь возле заводей, у приречных
болот, на всех полях и дорогах - люди. Не успевают птицы сколько-нибудь
снизиться, как на земле начинают трещать пулеметные очереди, высокий
голубой простор зло прошивают невидимые шмели-пули, аисты пугливо
бросаются в стороны и торопливо улетают к предгорьям Карпат.
Без аистов синее небо становится пустым и скучным, в нем не за что
зацепиться взгляду, я прищуриваюсь и дремотно притихаю.
Вдруг на бруствере что-то резко щелкает, будто невидимый хлыст бьет по
иссохшей пыльной земле, и я, вздрогнув, пробуждаюсь от сонливой
задумчивости. В окопе по-прежнему тихо, все спят, только на ступеньках
ерзает что-то Лешка Задорожный, наш заряжающий. Он в нижней рубашке с
незавязанными и разметанными на широкой груди тесемками; голые до локтей,
сплошь покрытые татуировкой руки его держат промасленную гимнастерку, на
вороте которой болтается непришитый конец подворотничка. Лукавые Лешкины
глаза на круглом бровастом лице часто мигают, как это бывает у
провинившегося в чем-то человека.
- Собака! - неизвестно к кому обращаясь, говорит Лешка. - Я ж тебя
подразню!
Он кладет на ступеньки гимнастерку с надраенным до блеска гвардейским
значком и хватает стоящую рядом лопату. Я не успеваю еще сообразить, что к
чему, как Лешка тихонько высовывает из-за бруствера точечный ее черенок.
"Чвик!" - и на бруствере вдребезги разлетается сухой ком земли.
Лешка вздрагивает, но, заметив, что я увидел его проделку, озорно
улыбается и уже смелее высовывает из окопа лопату. Где-то в неприятельской
стороне слышится выстрел, и одновременно новая пуля откалывает толстую
щепку от лопаты.
- Не порть инструмент, - говорю я Лешке. - Нашел занятие!
- Не-ет! Уж я его подразню, собаку!..
Он снова выставляет лопату. В то же мгновение четко слышится: "чвик",
"чвик", - и с бруствера брызжет земля.
- О, законно! Позлись, позлись! - довольно говорит Лешка.
Он хочет сказать и еще что-то, но не успевает раскрыть рта, как
устоявшаяся вокруг тишина нарушается грохотом крупнокалиберного пулемета.
Песок, комья земли и клочья кукурузы разлетаются с бруствера, сыплются на
лица, головы, спины, спящих в окопе людей. Но очередь короткая, она вдруг
утихает, и ветер медленно сдувает с бруствера пыль.
- Что это? Что за безобразие? - кричит из дальнего конца окопа наш
командир, старший сержант Желтых.
Как и все, он спал, но, очевидно, командирское чутье подсказало ему,
что кто-то провинился. Пригнувшись, без ремня, в расстегнутой ги
