Вайман Наум - Щель Обетованья
Наум Вайман
ЩЕЛЬ ОБЕТОВАНЬЯ
Наум Вайман. Автобиография.
Проявился 5 марта 1947-го года в Москве, на Тихвинской улице.
Когда с первым утренним ветерком забежит утешить сон-ангел, я
нахожу себя на углу Палихи, Тихвинской и Сущевской, завязанным в
узел трамвайных путей, проложенных через отполированный дождями
серый булыжник, слева красные бани, справа розовый дом пионеров,
напротив сквер, против сквера булочная.
Еще были детские годы на Трубниковском, коммуналки: мы кочевали,
отец всю жизнь убил на обмены, Институт Связи, писание стихов на
лекциях, студия Волгина при МГУ, работа на Лианозовском
электромеханическом по распределению, женитьба, отцовство,
маята, духота, ожесточение, мечты о бунте или побеге. В феврале
1978-ого отбыл по новому назначению. В другую жизнь, в другую
историю.
Хотя, как говорится, пути Господниї
Не вижу смысла распространяться о себе в этом жанре, поскольку
сама книга - она и есть автобиография. Так сказать "история
одной жизни"ї
ЩЕЛЬ ОБЕТОВАНЬЯ
ПЕРВАЯ ТЕТРАДЬ
8.7.93. Наблюдательный пункт на крыше двухэтажной постройки. Вся база -
километра два в окружности, в центре дирижабль-радар на тросе, ну и
станция обслуживания. А мы все дело охраняем. 11 по разнарядке, плюс
офицер-пацаненок. Но нас только десять, завтра будет девять, если замену
не пришлют. А если нас 9, то мы привязаны, как этот гандон на тросе -
никаких увольнительных. Пустыня, синее небо и белый дирижабль. С двух до
шести дежурю, в самое пекло. Пить надо много. Только что расстался с ней
в Беер-Шеве. Когда она написала, что приедет в июле, не испытал радости,
последний набег был изнурителен. В сущности все они изнурительны, иногда
дни считаешь, как в милуиме*. Тогда, зимой, ей удалось вырваться всего
на неделю - мама заболела - написала, что ужасно соскучилась, что один
Бог знает, каких нервов это ей стоит, что раз она вырвалась, то неплохо
бы нам удрать куда-нибудь от всех и от всего, хотя бы на пару дней,
может в Эйлат? она там так и не побывала, а у меня, точно к ее приезду,
и это уже традиция ("чтоб нам скучно не было"), милуим на три дня -
учения. Рыпнулся к офицеру связи, новый офицерик, из русских, Эмиль, бью
челом, так и так, будь человеком, стар уж я для глупостей этих, и занят
как раз ну страшное дело. Изумил меня Эмиль, может я ему собственного
папашку напомнил, такого же старого пердуна, а может наковырял уже по
разнарядке героев-защитников, в общем, оказалось у меня три дня в
загашнике. Встретились, будто на той неделе расстались, поехали в
"Р.-А.". Первая встреча всегда без оглядки, жадная, будто мстящая
разлуке...
Поезд с вагонетками серой гусеницей прополз в пыли, глаза от сухого
ветра пощипывает. Маленькие столбики пыли, извиваясь, раскачиваются, как
кобры, поднявшиеся из корзин.
...А потом мы на три краденых дня махнули в Эйлат. Но в пути, чем дальше
уезжали, росло беспокойство, угрызения обманщика, кругом обманщика,
раздражение на то, что "вырваться" не уда°тся, да и невозможно. Первый
день "на курорте" мы еще "общались", на второй - я уже не хотел наотрез,
а третий вообще стал кошмаром, я жаловался на недомогание, боли в
животе, мне казалось, что у меня температура, ну совсем, как капризная
бабенка, и она, конечно, "все понимала", только посмеивалась через силу
над моим "нездоровьем". По дороге заскочили в Мицпе Рамон, я думал
остановиться там в новой гостинице, по ТВ рекламировали, почему-то
вообразил, что она над обрывом, тянет все к обрывам, но гостиница
оказалась на зачуха
