Воробьев Константин - Крик
Константин Дмитриевич Воробьев
(1919-1975)
КРИК
Повесть
Уже несколько дней я командовал взводом, нося по одному кубарю в
петлицах. Я ходил и косил глазами на малиновые концы воротника своей
шинели, и у меня не было сил отделаться от мысли, что я лейтенант. Встречая
бойца из чужого взвода, я шагов за десять от него готовил правую руку для
ответного приветствия, и если он почему-либо не козырял мне, я окликал его
радостно-гневным: "Вы что, товарищ боец, не видите?" Обычно красноармеец
становился по команде "смирно" и отвечал чуть-чуть иронически: "Не заметил
вас, товарищ лейтенант!" Никто из них не говорил при этом "младший
лейтенант", и это делало меня их тайным другом.
Наш батальон направлялся тогда на фронт в район Волоколамска. Мы шли
пешим порядком от Мытищ и на каждом привале рыли окопы. Сначала это были
настоящие окопы, мы думали, что тут, под самой Москвой, и останемся, но
потом бесполезный труд осточертел всем, кроме командира батальона и майора
Калача. Он был маленький и кривоногий и, наверное, поэтому носил непомерно
длинную шинель. Мой помощник старший сержант Васюков назвал его на одном из
привалов "бубликом". Взводу это понравилось, а майору нет,- кто-то был у
нас стукачом. После этого Калач каждый раз лично проверял качество окопа,
отрытого моим взводом. У всех у нас - я тоже рыл - на ладонях вспухли
кровавые мозоли: земля была мерзлой - стоял ноябрь.
На шестой день своего землеройного марша мы вступили в большое село.
Было уже под вечер, и мы долго стояли на улице - Калач с командирами рот
сверял местность с картой. Весь день тогда падал редкий и теплый снег.
Может, оттого что мы шли, снежинки не прилипали к нашим шинелям, и только у
майора - он ехал верхом - на плечах лежали белые, пушистые эполеты. Он так
осторожно спешился, что было видно - ему не хотелось отряхивать с себя
снег.
- Гляди-ка, товарищ лейтенант! Бублик наш подрос!
Это сказал мне Васюков на ухо, и мне не удалось справиться с каким-то
дурацким бездумным смехом. Майор оглянулся, посмотрел на меня и что-то
сказал моему командиру роты. Я слышал, как тот ответил: "Никак нет!"
Село стояло ликом на запад, и мы начали окапываться метрах в двухстах
впереди него, почти на самом берегу ручья. Воды в нем было по колено, и она
казалась почему-то коричневой. Моему взводу достался глинистый пригорок на
правом фланге в конце села. Дуло тут со всех сторон, и мы завидовали тем,
кто окапывается в низинке слева.
- Застынем за ночь на этом чертовом пупке,- сказал Васюков. Может,
спикировать в хаты за чем-нибудь?
Я промолчал, и он побежал в село. У него была плоская стеклянная фляга
с длинным, узким горлом, оплетенная лыком. Он носил ее на брючном ремне, и
она не выпирала из-под шинели. Васюков называл ее "писанкой".
Я ждал его часа полтора. За это время на нашем чертовом пупке побывал
Калач и командир роты.
- Окоп отрыть в полный профиль, - распорядился Калач. Отсюда мы уже не
уйдем.
Когда они ушли, я спустился к ручью. Он озябло чурюкал в кустах
краснотала. За ним ничего не виделось и не слышалось. Мне не верилось, что
мы не уйдем отсюда.
Васюков ожидал меня, сидя на краю полуотрытого окопа.
- Не достал,- шепотом сообщил он.- Шинель хотят...
- За сколько? - спросил я.
- За пару литров первача... Жителей совсем мало. Ушли.
- А за что сам тяпнул? - поинтересовался я.
- Да не-е, это я пареных бураков порубал,- сказал он.
Лишних шинелей у нас еще не было. А Васюков все же выпил, я с самых
Мытищ знал, чем отдает самогон из
