Вотрин Валерий - Сударь Хаос
Валерий Вотрин
СУДАРЬ ХАОС
Но вот уже прошли часы и годы,
А как высокомерен он в неволе,
И мы с ним оба лишены свободы,
Он прост, но он еще не понят и не боле
Эдна Сен-Винсент Миллей
К утру Бонифас ждал гостя. По такому случаю он поднялся еще засветло,
чтобы приготовить все к его приходу. Солнце еще не встало, но уже наступило в
воздухе некоторое просветление, и в нем отчетливо вырисовались кроны цветущих
в саду персиков. Кондульмер был ранней пташкой, ему, как и Бонифасу, нравилось
любоваться восходом, и поэтому такой визит мог показаться странным любому, но
не им.
Бонифас накрыл столик для утреннего кофе на террасе. Ночью прошел дождь, и
теперь ароматы сада, где разом цвели все персиковые деревья, заглушали даже
густой запах свежеприготовленного кофе. Бонифас сидел лицом на восход, очень
прямо и неподвижно, положив руки на колени. Начинался день. Первые лучи
восходящего солнца, подобно артиллерийскому перелету, пронеслись над его
головой и ударили в сад: разом загорелись и засверкали макушки деревьев,
высветились усыпанные цветами ветви. Кондульмер запаздывал, и Бонифас
приступил к кофе в одиночестве.
Отпивая из маленькой чашки, он по-прежнему смотрел на восток. Солнце было
уже высоко. В ветвях обнаружились птицы. Над цветами персика, богато
орнаментированными брильянтовыми дождинками, уже кружились пчелы. Тропа через
сад была усыпана лепестками. Он присматривался, ведь все это должно было быть
перенесено на его картину, которая так и стояла недоконченной наверху. Долину
за рекой испятнали темные тени медленных пышных облаков, плывущих по
направлению к одинокой горе вдали, - в ясную погоду хорошо были видны мазки
белым по ее вершине. Небо сделать лазоревым, пронзительно-радостным, а по
зелени долины пустить белые крапинки рассыпавшегося по выгону овечьего стада.
Жаль только, что невозможно передать разложенную расстоянием на обрывки
мелодию пастушеской тростниковой дудки. Возможно, следует взять на кисть
больше краски, чтобы сделать снег на вершине горы белее. В тон ему овцы.
Зелень, конечно, изумрудна и переливчата - в действительности она несколько
теряет из-за своей блеклости. В целом перспектива немного отодвинута, так что
гора, центр композиции, кажется чуть углубленной, а края ее - чуточку
приближенными. Получается мирный пасторальный пейзаж, в меру правдоподобный и
в меру же идиллически приукрашенный. Совсем не то, что с полгода тому назад
наблюдали они с Кондульмером, - бегство.
Даже не по дороге, а по всему пространству ее, по обочинам, кюветам,
канавам, спотыкаясь, съезжая в промоины, трясясь на ухабах, горбатые от тюков
и узлов, обезумевшие, слепые, бегут, едут, мчатся, ковыляют. Цинковое небо
сеет мелкий дождь на головы бегущим, ноги разъезжаются на мокрой глине.
Мертвое тело в стороне, над ним несколько склонившихся фигур. Те лица, что
видны, безобразны и, за редким исключением, отталкивающи. Фигуры тех, чьи лица
остаются невидимыми, отягощены и изменены массой несомых и тащимых вещей, так
что иной раз и не разберешь, где человек, а где тюк. Здесь, пожалуй, стоит
даже немного преувеличить, добавить где схематизма, а где карикатурности. Лицо
вон того и не лицо совсем, а набеленная маска с черным ртом: так в нем даже
больше человеческого. Нелепа и страшна бегущая на первом плане старая женщина:
ее волосы растрепались, лицо сведено судорогой, глаза скошены, - она ищет
что-то потерянное. Нелеп и смешон человек на телеге: не понимая, что
происходит вокруг, он застыл в позе не
