Гаврилов Дмитрий - Меч Не Знает Головы Кузнеца
ДМИТРИЙ ГАВРИЛОВ
МЕЧ НЕ ЗНАЕТ ГОЛОВЫ КУЗНЕЦА
"Твоей лишь душе
ведомо то,
что в сердце твоем;
худшей на свете
хвори не знаю,
чем духа томленье."
("Речи Высокого")
Здравствуй же, свет моих темных очей! Вот уже все плохое позади, и уже
ничто не может угрожать тебе каждую минуту. Боль еще остается, но это же
та боль, которая со временем проходит? А я неизлечимо болен, болен тобой
и не желаю выздоравливать уже никогда. Зачем? Как томительно тянется время
от каждой прежней встречи до новой встречи, и как оно несется вприпрыжку,
едва ты позволишь встретиться. День, как миг, пролетает, а я стою под
твоим окном. Может, хотя бы рукой помашешь вслед?
О, твоя рука, эти точеные холодные пальчики, к которым я припадаю щекой,
ужасаясь их холода, и в порыве согреть! Но ты прячешь руку. Не прячь, я
отпускаю, хотя на губах еще странный терпкий привкус кожи и трепет в
груди, который надо унять, во что бы то ни стало. И напрасно...
Потом я ухожу. Медленно-медленно я иду тенистым парком, тем самым, где ты
когда-то давно так бесстрашно ответила мне на первый поцелуй новым, таким
восхитительным.
Когда ты рядом, я счастливейший из смертных, и я несчастнейший из них,
если тебя рядом нет. За что мне это смятение, за что мне это счастье, моя
дорогая Марианна? Может, за то, что надеялся до последнего? Может, за то,
что не высказал, не допел, недолюбил там, в какой-то иной жизни? Я теряюсь
в решении этой загадки, и лишь ты способна дать на нее ответ, ответ, от
которого все зависит для меня в этой, последней...
Но я утомил тебя, я не буду, я умолкаю... сейчас, сегодня... А если
все-таки сломаешь ты молчания печать... Сломаешь ли? Так спи, не смею я
тревожить твой сон и твой покой. И я тоже забудусь сладкой грезой, а утром
все растает...
* * *
- Ну и погодка, Ридар! - молвил Старик, прислонив посох к плечу, и
протянул к огню длинные, белые, как у мертвеца, пальцы.
- Почему ты решил, что я - рыцарь? - удивился тот.
- Потому что там, на перекрестке, вороны клевали чью-то павшую лошадь. Вот
я и решил, что хозяин ушел недалече по такой слякоти, - объяснил Старик.
- А ты прозорлив, - усмехнулся Ридар и сдвинулся по бревну, давая место
гостю. - Одно не пойму, сам-то из лесу вышел, а знаешь, кто нынче у
падальщиков на ужин. Впрочем, я уже ничему не удивлюсь. Ты садись,
Старик. Держи-ка, согрейся малость!
- Благодарю, путник-странник! Да вознаградят тебя боги! - с этими словами
гость приставил посох к высившемуся тут же морщинистому дереву и уселся
рядом с хозяином кострища, подобрав полы грязного выцветшего от времени и
солнца дорожного плаща.
Потом он принял обеими руками, как велит обычай, баклажку и щедро вылил ее
содержимое в рот, более похожий на хищную волчью пасть.
Ридар покосился на топор, что был у него за бревном по левую руку.
"Пустое! - успокоил он себя. - Дед, конечно, не слабак, но на татя не
похож..."
Старик фыркнул, отер усы и бородищу, огладил ее, стряхивая капли браги, и
вернул флягу Ридару.
- Многие отвернулись от старой веры, - сказал он затем, - а ты, должно
быть, ездил к самому великому Ясеню.
- Да, я оттуда, и я держусь веры предков моих, и силы прошу у истинных
богов наших, - подтвердил Ридар неохотно и, не вставая, подложил в огонь
сучьев.
- Добро, - вроде обрадовался его гость. - Но в телеге прошлого далеко не
укатишь.
- И так же плохо, коли за спиной пустота, - возразил Ридар, оглядывая
Старика.
Долговязый гость оскалился, покачал головой, и снова протянул руки к
пламени, разве что не
