Гайдар Аркадий Петрович - Обыкновенная Биография
Аркадий Гайдар
Обыкновенная биография
КНИГА ВТОРАЯ*
______________
* Первой книгой А.П.Гайдар считал свою повесть "Школа".
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В Воронежском военном госпитале я пролежал три недели. Рана еще не
совсем зажила, но за последние дни прибывало много [раненых]* шахтеров с
линии Миллерово - Луганск - Дебальцево. Мест не хватало. Мне выдали пару
новых, пахнущих свежей сосною костылей, отпускной билет и проездной литер на
родину, [в городок Арзамас].
______________
* Слова, зачеркнутые Гайдаром, печатаются в квадратных скобках.
Я надел новую гимнастерку, брюки, шинель, полученные взамен прежних -
рваных и запачканных кровью, - и подошел к позолоченному полинялому зеркалу
[стоявшему в углу приемной].
Я увидел высокого, крепкого мальчугана в серой солдатской папахе -
самого себя с обветренным похудевшим лицом и серьезными, но всегда веселыми
глазами.
[И узнавал я в себе и не узнавал того озорного четырнадцатилетнего
мальчугана, который полтора года тому назад убежал из школы.]
Полтора года прошло с тех пор [когда, обозлившись, из отцовского
маузера всадил я в паркетный пол школы пулю]. И когда, испугавшись, убежал я
из нашего города Арзамаса.
С тех пор прошло многое: Октябрь, Боевая дружина сормовских рабочих,
Особый революционный отряд, фронт, плен, гибель Чубука, прием в партию, пуля
под Новохоперском и госпиталь.
Я отвернулся от странного зеркала и почувствовал, как легкое волнение
покачивает и слегка кружит мою только что поднявшуюся с госпитальной подушки
голову.
Тогда я подпоясался. Сунул за пояс тот самый, давнишний маузер, из-за
которого было столько беды в школьные годы, и, притопывая белыми, свежими
костылями, пошел потихоньку на вокзал. Там спросил я у коменданта, когда
идет первый поезд на Москву.
Охрипший суровый комендант грубо ответил мне, что на Москву сегодня
поезда нет, но к вечеру пройдет на Восточный фронт санитарный порожняк,
который довезет меня до самого Арзамаса.
И еще сердитый комендант дал мне записку на продпункт, чтобы выдали мне
хлеб, сахар, селедку и махорку в двойном размере - как отпускнику-раненому.
Хлеб, сахар и селедку я положил в вещевой мешок, а махорку отдал на
вокзале одному товарищу, который был еще раньше ранен и теперь опять
возвращался на фронт.
Около года я не получал писем от матери. Сам я написал ей за это время
два или три коротеньких письма, но адреса своего сообщить ей не мог, потому
что в то время полевых почтовых контор еще не было, да если бы и были, то и
это не помогло бы, потому что орудовал наш маленький отряд больше по тылам -
сначала у немцев, потом у гайдамаков и у белых.
А из госпиталя, из Воронежа, я не писал нарочно - чувствовал, что мать,
узнав о моей ране, только без толку расплачется и разволнуется.
Санитарный порожняк торопился на восток, где в это время шли крепкие
бои с Колчаком. Уплывали одна за другою станции, чужие, незнакомые, но все
так похожие одна на другую - забитые, грязные, кричащие, звенящие, лязгающие
оружием, расцвеченные красными флагами и плакатами.
Мелькнет вокзал, красноармейцы, выстроившиеся с котелками возле
дымящейся походной кухни.
Дернет за сердце прорвавшийся через грохот колес напев гармоники, дунет
морозный ветер - запахом дыма, сена, лошадиного навоза и карболки.
Врежется в память посиневшее лицо рабочего-дружинника, опоясанного
пулеметной лентой на вылинялой кожаной тужурке, отягощенной брезентовым
патронташем.
Улыбнется и махнет рукой женщина, вероятно, работница. Да и какая там
женщин
