Гайдар Аркадий Петрович - Пусть Светит
Аркадий Гайдар
Пусть светит
Отец запаздывал, и за стол к ужину сели трое: босой парень Ефимка, его
маленькая сестренка Валька и семилетний братишка по прозванию
Николашка-баловашка.
Только что мать пошла доставать кашу, как внезапно погас свет.
Мать из-за перегородки закричала:
- Кто балуется? Это ты, Николашка? Смотри, идоленок, добалуешься!
Николашка обиделся и сердито ответил!
- Сама не видит, а сама говорит. Это не я потушил, а, наверное, пробки
перегорели.
Тогда мать приказала:
- Пойди, Ефимка, притащи из сеней лестницу. Да поставь сначала
сахарницу на полку, а то эти граждане в темноте разом сахар захапают.
Вышел Ефим в сени, смотрит: что за беда? И на улице темно, и на станции
темно, и кругом темно. А тут еще небо в черных тучах и луна пропала.
Забежал Ефим в комнату и сказал:
- Зажигайте, мама, коптилку. Это не пробки перегорели, а, наверное,
что-нибудь на заводе случилось.
Мать пошла в чулан за керосином, а Ефимка, разыскивая сапоги, торопливо
полез под кровать. Левый сапог нашел, а правый никак.
- Наверное, это вы опять куда-нибудь задевали? - спросил он у притихших
ребятишек.
- Это Валька задевала, - сознался Николашка. - Она стащила сапог за
печку, воткнула в него веник и говорит, что это будет сад.
- Ефимка, а Ефимка, - тревожным шепотом спросил Николашка, - что это
такое на улице жужукает?
- Я вот вам пожужукаю, - ответил Ефимка. И, выкинув из сапога березовый
веник, он с опаской сунул руку внутрь голенища, потому что уже однажды эта
негодница Валька, поливая свой сад, вкатила ему в сапог целую кружку
колодезной воды. - Я вот ей хворостиной пожужукаю!
Но тут и он замолчал, потому что услышал сквозь распахнутое окно
какое-то странное то ли жужжание, то ли гудение. Он натянул сапоги и
выскочил из комнаты. В сенях столкнулся с матерью.
- Ты куда? - вскрикнула мать и крепко вцепилась в его руку мокрыми от
керосина пальцами.
- Пусти, мама! - рванулся Ефимка и выбежал на крыльцо.
Оглянувшись, он торопливо затянул ремень, надел кепку и быстро побежал
темной улицей через овражек, через мостик в гору - в ту сторону, где стоял
их небольшой стекольный завод.
В сенях что-то стукнуло. Кто-то впотьмах шарил рукой по двери.
- Кто там? - спросила мать, а Валька и Николашка подвинулись к ней
поближе.
- Не спишь, Маша? - послышался дребезжащий старческий голос.
И тогда мать узнала, что это соседка Марфа Алексеевна.
- Какой тут сон, - быстро заговорила обрадованная мать. - И свету нет,
и аэроплан гудит, и самого нет. А тут еще Ефимка так и рванулся из рук, как
будто бы его кипятком ошпарили.
- Комсомольцы, - с грустью проговорила бабка.
Слышно было, как отодвинула она табуретку и положила руку на клеенчатый
стол.
- Вот так и у меня Верка, как потух свет да услыхала она, что гудит,
кинулась сразу к двери. Я ей говорю: "Куда ты, дура?.. Ну мужики, ну
парнишки... А ты ведь еще девчонка... Шестнадцать годов". А она постояла,
подумала. "Бабуня, говорит, не сердись. Это белый аэроплан. Это тревога. У
нас сбор... У меня там товарищи". Схватила в сенях с гвоздя сумку да как
кошка прыгнула. Вот, Маша! Только я ее и видела.
- Сумку-то какую взяла? - спросила мать.
- А бог ее знает! Недавно притащила, сначала в комнате повесила. Да я
сказала: "Убери, Верка, в сени, а то вся квартира карболкой пропахнет".
- Это военно-санитарная сумка, - вставил Николашка. - Это когда пробьет
человека пулей или рванет его бомбой, вот тогда из этой сумки достают и
завязывают. Я уже все узнал.
- Ты да не узнае
