Голованивская Мария - Почтальон
Голованивская Мария
Почтальон
Памяти Б.Р.
А почтальоном - особенно. Видишь: подъезжает на велосипеде к калитке,
стучит костяшкой среднего пальца по промокшей зеленоватой центральной ее
планке, не дожидаясь разрешения войти или просто звука голоса, означающего
что угодно, скрипит несмазанными петлями, неспешно, в каком-то полутанце
ступает по каменным серым плитам, которыми выложена тропинка к дому, на
калитке надпись:
"Осторожно! Злая собака!" - но он знает, что здесь давно уже нет никакой
собаки, облезлый черный кобель сдох еще прошлой весной, и его зеленая с
матовой черной крышей конура уже около года пустует, он медленно, как будто
даже устало поднимается по ступенькам крыльца - их всего три-четыре, не
больше, - опускает газеты в ящик, прибитый к входной двери, проходит по саду,
заглядывает в окна...
Даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять, что он не влюблен. Осенью
он ходит в какой-то скукоженной синей куртке на буроватом искусственном,
свалявшемся меху, впереди, на уровне груди - два алюминиевых кольца,
мальчишкам объясняют, что эти кольца для того, чтобы прыгать с парашютом,
летом, все лето подряд, и июнь, и июль, и август, он ходит в полинялой
полосатой то ли майке, то ли тельняшке, проходя по саду, он кашляет, иногда
сморкается, бросает окурки на посыпанные галькой дорожки сада, он барабанит в
дверь, всякий раз пропихивает в замочную скважину усатое "есть кто?", потом,
хлопнув крышкой ящика, уходит, точнее сказать, удаляется, улица, растянутая
как фраза, пропадает куда-то, и видно, как он все уменьшается и уменьшается,
превращаясь наконец в точку на воображаемой линии горизонта. Его тень немного
отстает, не поспевает за ним, вытягивается и наподобие гигантской лужи
простирается от дома до калитки, и потом он, совсем уже крошечный, поднимается
от глаз вверх по двум темным пульсирующим коридорам в мозг, в мастерскую,
пахнущую красками, заваленную чистыми и записанными холстами, многие из
которых стоят лицом к стене, демонстрируя свои ровные тусклые спины с
ярлычками, но кое-что еще красуется и ошарашивает прямо с порога: пурпурные
объятия, петух в сизой тени, красное око висящего вниз головой кролика и
почтальон, еще влажный и пахнущий, со своей вечной газетой, посреди хаоса на
растопырившем ноги мольберте, назойливый, приходящий, уходящий, поднимающийся
по ступенькам, а ты, как горло холода, боишься посмотреть на него в упор,
взглянуть в его карие с белыми недописанными зрачками глаза, не влюблен,
постоянен, неизбежен, как звук, как движение, как время.
Мы с тетушкой, вялой, увядшей, надкушенной, коротаем здесь, растягивая до
бесконечности, день за днем, месяц за месяцем, выскакивающие друг из друга,
как матрешки, в этом чудном доме на фоне волшебных гор, и оторванные листья
календаря сродни использованным билетам, день прошел, заплати и оторви новый
билетик. Сколько он стоит, Бог знает... Тетушка убирает со стола, стряхивает
крошки на влажную красную ладонь. "Что думаешь дальше?" - бормочет она. Дальше
вперед, дальше назад, пульсирует эхом в голове, дальше в осень, в прошлую, в
позапрошлую, осень стоит за окном без летней крикливой вони, с ее вечным
неслышным движением, с ее нежным шепотом на чужом языке. "О чем это она?" -
недоумевает тетушка, пряча глаза, мы пожимаем плечами и, обнявшись, идем
наверх, всегда наверх, в сторону от времени, туда, куда никогда никто не
заходит, особенно почтальон с его вечно вымазанными в глине сапогами. Где же
он всякий раз бродит, если умуд
