Гончар Олесь - Полигон
Олесь ГОНЧАР
ПОЛИГОН
История одной любви
Перевод с украинского И.Новосельцевой
Среди степных вечерних курганов, в мглистой дымке сереющих на
небосклоне, выделяется один курган особенный: вишнево-красный. Все
уменьшается, тает этот вишнево-красный курган... Вот и растаял, исчез
на глазах: зашло, спряталось за горизонтом солнце.
Солнце скрылось, а отблески неба еще играют на стреловидных
блестящих ракетах, которые, сколько видит глаз, высятся по всей степи,
словно обелиски. Ни деревца нигде, ни дорог, ни человеческого жилья.
Только степь да ракеты. Одни лежат, другие чуть приподнялись и,
наклонившись под определенным углом, замерли в своих ракетных гнездах,
третьи стоят торчком, нацеленные в небо, затаив силу молний в своих
тугих, налитых телах.
Мир безмолвия и грусти, мир, созданный словно бы в предостережение
человеку. Только и нарушают изредка тишину этих неоглядных просторов
страшной силы взрывы, ибо все тут предназначено для ударов, для
поражения, для попадания в цель. Безжизненное, ненастоящее, призрачное
все здесь: и беленькие реактивные истребители, что, распластавшись,
притаились среди трав, - у этих самолетов отняты души, и они уже
никуда не полетят; и судно, виднеющееся в море, - это судно никуда
не поплывет; и черные грузовики полевых радиостанций, которые темнеют
вдали, разбросанные по степи между ракетами, они так и будут темнеть
день за днем на одном месте, ибо они ненастоящие; да и сами
обелиски-ракеты - это только мишени, только умело поставленные кем-то
в этих безлюдных просторах макеты боевых ракет.
И как-то странно среди этого безмолвия и неподвижности вдруг
увидеть силуэт "газика", который живо движется вдоль горизонта,
маленький, как мышка, рядом с высокими сверкающими ракетами.
Непривычно видеть, как возле одного из курганов, где "газик" прерывает
свой бег, из него выходит человек - одинокий человек в фуражке летчика
и кожаной блестящей куртке. Медленным шагом поднимается человек на
курган, останавливается на его вершине и надолго застывает в скорбном
молчании, как застыли и эти обелиски-ракеты, до самого горизонта
заполняющие степь своим угасающим вечерним величием.
Что привело на курган этого человека? Какие думы владеют им, какую
тревогу носит он в своем сердце? Стоит в задумчивости, стоит недвижно
в вечерних сумерках. Какому-нибудь чабану с совхозных земель издали
и сам этот силуэт на полигонном кургане мог бы показаться лишь макетом
человека, маленьким макетом, застывшим среди других исполинских
макетов, в этом запретном суровом мире, имя которому полигон.
Но это не макет. На кургане стоит Уралов.
Начальник полигона Уралов, жизнь которого целиком подчинена
летчикам и который теперь только с земли переговаривается с
самолетами, когда они, преодолев огромные расстояния, приближаются
к полигону с грозной своей кладью, - этот Уралов в недавнем прошлом
сам был летчиком-истребителем. Как большинство людей его профессии,
на которых сама стремительность их жизни как бы накладывает свой
отпечаток, он был жизнелюбом, пылким и общительным парнем, его манили
все новые и новые скорости, привлекал риск. Летал, со спортивным
азартом гонялся за воздушными целями, расстреливая их разноцветными
зарядами (чтоб оставить след на макете), пока однажды во время
очередного медосмотра ему не сказали:
- Хватит, браток, отлетался. Отныне тебе привыкать к наземной
службе...
Уралов не мог смириться с этим. Поехал в Москву, обивал пороги
кабинетов суровых военных врачей. Многие началь
