Гончар Олесь - Твоя Заря
Олесь Гончар
Твоя заря
Часть первая
ПУТЕШЕСТВИЕ К МАДОННЕ
Какое странное, и манящее,
и несущее, и чудесное в слове: доро
га! и как чудна она сама, эта дорога...
Гоголь
ЗАБЕЛЕЛИ СНЕГА
Всю жизнь потом Заболотный будет утверждать,- и к тому же без малейшей
иронии,- что самые верные люди на свете - конечно, дети. Что даже жизнью
своей он обязан тому славному степному народцу - хуторским мальчишкам,
которые в сумерках нашли его, поверженного аса, под какой-то там заячьей
кураиной в степи и на рядне приволокли в хуторок своим матерям на мороку...
В ту осень не раз над этой серой оккупационной степью завязывались
воздушные бои, не раз и Заболотный появлялся в здешнем небе, с группой
"ястребков" прикрывая своих ребят, пока они бомбили раскинувшуюся среди
равнин, забитую вражескими эшелонами Узловую. А когда, отбомбившись,
улетали обратно за Днепр на свой полевой аэродром, оставив после себя
вулканы огня, подростки из окрестных хуторов прибегали к станции смотреть
на разгром, па эти клокочущие пламенем степные Помпеи. Затаившись по
ободранным садам, еще не попавшие под набор хлопцы и девчата жадно, с
радостным биением сердца наблюдали, как лопаются цистерны, как горят по
бессчетным колеям разбитые вдребезги фашистские эшелоны, как торчмя встают
раскаленные рельсы, по которым должны бы их вывозить в тот проклятый рейх!
Степная молодежь - парни еще безусые, девушки нецелованные,- они душой
улавливали, что здесь, в огнях Узловой, сейчас решается их будущая судьба,
разве же не образ ее является им здесь из хаоса покореженного,
раскаленного, пружинящего железа?
Домой возвращались возбужденные, изредка даже с добычей, девушки,
разрумянясь от пламени и переживаний, приносили рудые куски сплавленного
сахара,- спекшийся в камень, был он для них как бы подарком от своих, от
тех бесстрашных заднепровских соколов!
Вот так однажды вечером и Софийка вернулась домой распаленная, неся на
пунцовых щеках еще не развеянный пламень станционных пожаров, и только
шагнула в темноте на подворье, как Сенчик, младший брат, вымахнув из хаты,
огорошил ее своим, на всю степь слышным, заговорщицким полушепотом:
- Л у нас летчик!
Так, словно сказал бы: "А у нас родился ребеночек!.."
В хате царила суматоха, мать и тетки хуторские вокруг кого-то
хлопотали, кого-то обмывали, тело юношеское, окровавленное, непривычно
сверкнуло, и Софийка, вспыхнув от смущения, стремглав бросилась из хаты.
Прижатый к груди еще теплый кусок сплавленного сахара только здесь, в углу
двора, выскользнул у девушки из-под фуфайки, глухо упал в бурьян, напугав
брата. Софийка с Сончиком просидели над своим станционным трофеем до
полуночи, настороженно караулили от ночных шорохов родную хату, всю теперь
переполненную другой жизнью - заботами о летчике.
Значительно позже, когда Софийка уже в роли сестры милосердия,
освоившись в новой обстановке, будет коротать вечера у спасенного, летчик
однажды скажет ей:
- Какие все же славные эти ваши мальчишки... А женщины!.. Слов не
найти... Только не слишком ли громкая молва пошла здесь о моей персоне?
Девушка догадалась, что его беспокоит. Сказала:
- Никто не выдаст.
- Почему вы так уверены?
Почему? Она и сама не знает почему. А вот уверена - и все... Случай, в
конце концов, был рядовым. Сколько их падало тогда в леса, в степи, в
болота, чтобы обезвеститься навсегда, чтобы еще одной скорбью омрачить
товарищей где-то на далеких, исполненных тщетного ожидания аэродромах... А
этому вот, чуть живому, суждено было
