Горький Максим - А Н Алексин
Горький Максим
А. Н. АЛЕКСИН
А. Н. Алексин умер так же легко и просто, как жил.
Мне рассказали, что часа за два до смерти своей он пришел к себе в
санаторию, настроенный бодро, весело, и, как всегда, начал шутить с
больными, поддразнивать их. Вероятно, он говорил им то же самое, что
говорил мне двадцать семь лет тому назад, в начале нашей крепкой дружбы.
Он как бы стыдился своего ума. Он часто повторял:
- Наиболее деятельным союзником болезни является уныние больного.
Он старался побороть это уныние, внушая больному бодрость
грубовато-добродушным издевательством над страхом смерти, и всегда достигал
желаемого: больной в своей борьбе за жизнь чувствовал в этом докторе умного
и верного союзника.
В свой последний день он вышутил больных за то, что, боясь весенней
свежести, сидели, закрыв дверь в парк, сам открыл дверь, сел обедать с
больными, а когда ветер притворил дверь, он, выругавшись, хотел встать со
стула и почувствовал, что у него отнялась нога.
- Это, кажется, кондрашка,- сказал он и лишился сознания.
Все, кто знал Александра Алексина, согласятся, что это был человек
интересный и, по-русски, разнообразно талантливый. К медицине он относился
несколько скептически; возможно, что именно поэтому он так удачно лечил.
Это был идеальный русский земский врач, "мастер на все руки", хирург и
гинеколог, окулист и "спец" по туберкулезу. Его интуиция в деле
распознавания болезней была поразительна. Помню - московская купчиха
привезла в Ялту сына, девятилетнего мальчика, у него болела голова, он
страдал рвотой, часто под влиянием боли кружился на одном месте, на его
мучнисто-бледном личике тускло светились серые глаза с расширенными очень
жутко зрачками. Три доктора - Бородулин, старик Штангеев, автор солидной
книги "Лечение легочных болезней", и еще кто-то-определили менингит.
Алексин не согласился с их диагнозом.
Его плотная, несколько тяжелая медвежья фигура, грубоватое лицо,
прямой, пристальный взгляд умных, насмешливых глаз и малословная,
резковатая речь всегда возбуждали в людях доверие к нему, женщины же
особенно легко подчинялись влиянию его воли, как бы сразу чувствуя его
духовное и физическое здоровье. Мать больного мальчика, узнав, что Алексин
не согласился с диагнозом коллег, привела к нему мальчика, это было при
мне.
- Я верю вам, лечите его.
Он угрюмо предупредил ее, что хотя и не согласен с товарищами в
определении болезни, но не понимает ее. Мать плакала, кричала, пыталась
даже встать на колени, у нее были совершенно безумные глаза, дрожало лицо,
она щелкала зубами. Подняв ее с пола, мы положили на диван, А[лексин] дал
ей вина с водой, наговорил ей, попутно, грубостей,- он часто грубил, чтоб
скрыть свое волнение,- потом сказал:
- Ну, не кричите! Прошу понять: врачи не делают ни чудес, ни фокусов.
Помню, как неприятно поразило меня его дальнейшее поведение; он
обращался с мальчиком так, что напомнил мне описания шаманства: громко
шмыгая носом,- его привычка в затруднительных случаях, в моменты смущения,-
сидя в кресле, отчаянно дыша дымом папиросы, он заставил больного бегать по
столовой, потом, зажав его в коленях, начал говорить с ним о каких-то
детских пустяках, пощекотал под мышками, заставив мальчугана визжать. Мать
спросила о чем-то, он грубо ответил:
- Это не ваше дело.
Он увел мальчугана в кабинет к себе, вызвал там у него обильную рвоту,
и мальчуган, давясь, изрыгнул целый ком глистов.
- Гришка,- орал Алексин, испачканный, возбужденный до смешного,
расталкивая стулья
