Горький Максим - Губин
А.М.Горький
Губин
...Впервые я увидел его в трактире; забившись в дымный угол и
загородясь столом, он надорванным голосом кричал:
- Я вашу правду знаю... всю здешнюю правду знаю!
Перед ним полукругом стояло человек пять солидных мешан, неохотно
поддразнивая его насмешливыми междометиями. Один равнодушно выговорил.
- Как те правды не знать, коли ты всех оболгал...
Изношенный, издерганный Губин напоминал бездомную собаку: забежала она
в чужую улицу, окружили ее сильные псы, она боится их, присела на задние
ноги, метет хвостом пыль и, оскалив зубы, визжит, лает, не то пытаясь
испугать врагов, не то желая по-ластиться к ним. А они, видя ее бессилие и
ничтожество, относятся к ней спокойно - сердиться им лень, но чтобы
поддержать свое достоинство, они скучно тявкают в морду чужой собаке
- Кому ты нужен?
Мне давно и хорошо знакомы трактирные споры о правде, споры, нередко
восходившие до жестокого боя, я и сам не однажды путался в этих беседах,
как слепой среди кочек болота, но, незадолго до встречи с Гу-биным, смутно
почувствовал, что все эти разноголосые состязания до бешенства и до крови
выражают собою только безысходную, бестолковую тоску русской жизни,
разогнанной по глухим лесным уездам, покорно осевшей на топких берегах
тусклых речек, в маленьких городах, забытых счастьем. Стало казаться, что
люди ничего не ищут и не знают, чего искать, а просто - криком кричат,
чтобы избыть скуку жизни.
Окна трактира открыты, а над головами людей колеблется, не исчезая,
облако сизого дыма. Огни ламп - точно желтые кувшинки на мертвой воде
пруда. За окнами тихо плывет августовская ночь - ни шороха, ни шёпота. Я
смотрю на темное небо, на яркие звезды и, деревенея под тяжестью уныния,
думаю:
"Неужели небо и звезды для того, чтоб прикрыть эту жизнь? Такую?"
Кто-то говорит уверенно и спокойно, точно читая написанное:
- Ежели кубасовские мужики свой лес оберечь не поспеют, завтра он
обязательно займется с полуденной стороны, а тогда, конечно, и Биркиных
леса натло выгорят...
Спор на минуту затих, и снова, разъедая тишину, слышен надломленный
голос:
- А что значит - правило?
Тяжелые, неуклюжие слова сталкиваются одно с другим и давят мысли
насмерть. Голоса звучат громче и злей, под шум их я почему-то вспоминаю
нелепые стихи:
Боги дали человеку
Воду, чтоб он пил и мылся,-
Он же взял да утопился
В ней...
...Потом я сижу один на ступени крыльца трактира, глядя через площадь
в тусклые пятна окон Протопопова дома - за окнами мелькают черные тени,
глухо и печально звучат басы гитары и высокий, раздраженный голос время от
времени вскрикивает:
- Но - позвольте! Дайте же мне сказать...
А кто-то другой дробно сыплет в тишину, как в бездонный мешок:
- Нет - постойте, нет - постойте...
Дома, прижатые тьмою, кажутся низенькими, точно холмы могил. Черные
деревья над крышами - как тучи. В глубине площади одиноко горит фонарь, его
свет повис в воздухе неподвижным прозрачным шаром и напоминает одуванчик.
Тоска. Ничего не хочется.
Если кто-то подойдет сквозь тьму и ударит по голове - упадешь на землю
и даже не посмотришь - кто убил.
Всё та же дума со мною - верная мне, как собака, она никогда не
отстает от меня:
"Разве для этих людей дана прекрасная земля?"
Из двери трактира с треском и громом бежит кто-то, катится по ступеням
мимо меня, падает в пыль и, быстро вскочив, исчезает во тьме, угрожая:
- Я вас - оголю... я - раздену вас, будьте прокляты!
А в двери стоят темные люди, переговариваясь:
- Это он, гляди, подж
