Горький Максим - Иван Вольнов
А.М.Горький
Иван Вольнов
Иван Егорович Владимиров - Иван Вольнов, крестьянин, сельский учитель
- появился на острове Капри в 1909 или 1910 году. До этого он жил где-то
около Генуи, кажется, в Кави-ди-Лаванья, а туда приехал из сибирской
ссылки. Сослан был как член партии социалистов-революционеров, организатор
аграрного движения в Малоархангельском уезде Орловской губернии, - до
ссылки сидел несколько месяцев в прославленном садической жестокостью
орловском "централе", каторжной тюрьме. Там тюремные надзиратели несколько
раз избивали его, а однажды, избив до потери сознания и бросив в карцер,
облили солёной водой; раствор этот разъел ссадины и раны, оставив на коже
глубокие рубцы.
В ссылке, в глухой сибирской деревне, он работал батраком у зажиточных
крестьян, заслужил их симпатии, и они, по собственному почину, организовали
ему побег. Для тех времён это не было исключительным случаем, и говорит это
не о великодушии мужиков, а только о том, что они понимали: есть люди,
которые делают революцию в интересах крестьянства. Сам Иван рассказывал о
побеге приблизительно так:
- Мужики там были - хорошие, грамотные, я довольно плотно вкрепился в
их жизнь, работал, пропагандировал и о побеге - не думал. Но как-то ночью
приходят двое и - обрадовали: "Приехал урядник с бумагой, говорит, что тебя
требуют назад, в Россию, там ещё что-то открылось за тобой, и тебе, за
грехи, додать надобно. А мы тебя считаем человеком хорошим, так ты беги!
Урядника напоили, спит, проснётся - ещё напоим. Про тебя ему сказано, что
ты на охоту вчера ушёл. Лошадь - запряжена, вот он отвезёт тебя; доедешь до
своих". Я сообразил, что начальство зря в Москву не потребует, а если
потребовало - значит, или каторгой угостит, или повесит. Вешалка мне
грозила; я был организатором боевой дружины, участвовал в эксах; получая на
юге литературу из Греции, был выслежен шпионами, пришлось стрелять, одного,
кажется, ухлопал. Вообще - повесить меня было за что, ну и - кроме того -
шея есть. Расцеловался я с приятелями и - айда! Тихонько, черепахой прополз
по России; потолкался кое-где за границей, вот - метнуло сюда.
Его спросили, как понравилась Европа. Он отвечал осторожно: "А не знаю
ещё! Пестр'о очень в глазах и толпёж в голове. Ну, конечно, сразу видишь:
здесь настроено, накоплено больше, чем у нас. Землю холят - замечательно!"
В то время ему было, вероятно, лет 25-27; крепкий такой был он,
двигался осторожно, тяжеловато, как человек, который ещё не совсем овладел
своей силой и она его несколько стесняет. Над его невысоким, но широким
лбом - плотная шапка тёмных, туго спутанных волос, на круглом, безбородом
лице - карие глаза с золотистой искрой в зрачках, взгляд - пристальный,
требовательный и недоверчивый. Маленькие тёмные усы, губы очень яркие и
пухлые; физиономисты говорят, что такие губы - признак повышенной
чувственности.
Нерешительную улыбку этих очень юношеских губ сопровождал невесёлый
блеск глаз, затенённых густыми ресницами, и на краткий момент круглое,
грубоватое лицо Вольнова казалось необычным, даже - загадочным. Говорил он
вдумчиво и скупо, немножко ворчливо и по складу речи, по манере её часто
казался старше своего возраста, а вообще же от его речей веяло свежестью
чувства, прямодушием, простотой. И чувствовалось, что, относясь к людям не
очень доверчиво, он и к себе самому относится так же, в нём как бы что-то
надломлено, скрипит и, говоря, он всегда прислушивается к этому скрипу.
В первые недели его жизни на Капри
