Библиотека в кармане -русские авторы

         

Горький Максим - Карамора


А.М.Горький
Карамора
Вы знаете: я способен на подвиг. Ну, и вот также подлость,
- порой так и тянет кому-нибудь какую-нибудь пакость
сделать, - самому близкому.
Слова рабочего Захара Махайлова, провокатора,
сказанные им следственной комиссии в 1917 г.
"Былое" 1922, кн.6-ая, статья Н.Осиповского.
Иногда - ни с того ни с сего - приходят мысли плохие и
подлые...
Н.Н.Пирогов.
Позвольте подлость сделать!
Один из героев Островского.
Подлость требует иногда столь же самоотречения, как и
подвиг героизма.
Из письма Л.Андреева.
По обдуманным поступкам не узнаешь, каков есть человек,
его выдают поступки необдуманные.
Н.С.Лесков в письме к Пыляеву.
У русского человека мозги набекрень.
И.С.Тургенев.
Отец мой был слесарь. Большой такой, добрый, очень весёлый. В каждом
человеке он прежде всего искал, над чем бы посмеяться. Меня он любил и
прозвал Караморой, он всем давал прозвища. Есть такой крупный комар,
похожий на паука, в просторечии его зовут - карамора. Я был мальчишка
длинноногий, худощавый; любил ловить птиц. В играх был удачлив, в драках -
ловок.
Дали мне они три дести бумаги: пиши, как всё это случилось. А зачем я
буду писать? Всё равно: они меня убьют.
Вот - дождь идёт. Действительно - идёт: полосы, столбы воды двигаются
над полем в город, и ничего не видно сквозь мокрый бредень. За окном -
гром, шум, тюрьма притихла, трясётся, дождь и ветер толкают её, кажется,
что старая эта тюрьма скользит по взмыленной земле, съезжает под уклон
туда, на город. И я, сам в себе, как рыба в бредне.
Темно. Что я буду писать? Жили во мне два человека, и один к другому
не притёрся. Вот и всё.
А может быть, это не так. Всё-таки писать я не буду. Не хочу. Да и не
умею. И - темно писать. Лучше полежим, Карамора, покурим, подумаем.
Пускай убивают.
Всю ночь не спал. Душно. После дождя солнце так припекло землю, что в
окно камеры дует с поля влажным жаром, точно из бани. В небе серпиком
торчит четвертинка луны, похожая на рыжие усы Попова.
Всю ночь вспоминал жизнь мою. Что ещё делать? Как в щель смотрел, а за
щелью - зеркало, и в нём отражено, застыло пережитое мною.
Вспомнил Леопольда, первого наставника моего. Маленький, голодный
еврейчик, гимназист. Мне было в то время девятнадцать лет, а он года на два
или на три моложе меня. Чахоточный, в близоруких очках, рожица жёлтая, нос
кривой и докрасна затёк от тяжёлых очков. Показался он мне смешным и
трусливым, как мышонок.
Тем более удивительно было видеть, как храбро и ловко он срывает
покровы лжи, как грызёт внешние связи людей, обнажая горчайшую правду
бесчисленных обманов человека человеком.
Был он из тех, которые родятся мудрыми стариками, и был неукротимо
яростен в обличении социальной лжи. Даже дрожал от злости, оголяя пред нами
жнзнь, - точно ограбленный поймал вора и обыскивает его.
Мне, весёлому парню, неприятно было слушать его злую речь. Я был
доволен жизнью, не завистлив, не жаден, зарабатывал хорошо, путь свой я
видел светлым ручьём. И вдруг чувствую: замутил еврейчик мою воду. Обидно
было: я, здоровый, русский парень, а вот эдакий ничтожный, чужой мальчишка
оказывается умнее меня; учит, раздражает, словно соль втирая в кожу мне.
Сказать против я ничего не умел, да и было ясно: Леопольд говорит
правду. А сказать что-нибудь очень хотелось. Но - ведь как скажешь:
"Всё это - правда, только мне её не нужно. Своя есть".
Теперь понимаю: скажи я так, и вся моя жизнь пошла бы иным путём.
Ошибся, не сказал. Пожалуй, именно потому не решился выговори





Содержание раздела