Горький Максим - Клоун
А.М.Горький
Клоун
Однажды, проходя коридором цирка, я заглянул в открытую дверь уборной
клоуна и остановился, заинтересованный им; в длинном сюртуке, в цилиндре и
перчатках, с тростью под мышкой, он стоял перед зеркалом и, ловкою рукой
красиво приподнимая цилиндр, раскланивался со своим отражением на стекле.
Заметив в зеркале мое удивленное лицо, он быстро обернулся ко мне и
сказал, улыбаясь, указывая пальцем на свое лицо и в зеркало:
- Я-я! Да?
Потом отодвинулся в сторону, его отражение в зеркале исчезло, он
медленно провел рукою по воздуху и снова сказал:
- Ньэт я! Понимайт?
Я не понял этой игры, смутился и ушел, сопровождаемый его тихим смехом,
но с этого момента клоун стал необычно и тревожно интересен для меня.
Был он англичанин, средних лет, с темными глазами, очень ловкий и
забавный на арене, посреди черной воронки цирка. Его гладкое сухое лицо
казалось мне значительным и умным, а звонкий голос всегда звучал для меня
насмешливо, почти неприятно, когда клоун, играя на опилках арены, точно
большой кот, выкрикивал искаженные русские слова.
После поклонов перед зеркалом я начал следить за ним, вертелся в
антрактах перед узенькой дверью его уборной, наблюдая, как он мажет белилами
свое лицо или стирает краски с него, сидя перед зеркалом. Что бы он ни делал
- он всегда разговаривал сам с собою или напевал, присвистывая, какую-то
песню, всегда одну и ту же.
Я видел, как он в буфете пил водку маленькими глотками, и слышал, как
спрашивает буфетчика:
- Кторри шас?
- Двенадцатого десять.
- О, этот трудни. Ньэт трудни - оддин, дува, тири, чертири! Сами лёкки
- чертири!
Он бросил на цинк стойки серебряную монету и пошел на улицу, напевая:
- Тири - чертири, тири - чертири...
Гулял он всегда один, а я ходил за ним, как сыщик, и мне казалось, что
этот человек живет особенной, таинственной жизнью и смотрит на всё так, как
я никогда не сумею. Иногда я пробовал представить себя в Англии; никем не
понимаемый, страшно чужой всему, оглушенный могучим шумом незнакомой жизни,-
сумел бы я жить, так же спокойно улыбаясь, в дружбе только с самим собою,
как живет этот крепкий, стройный щеголь?
Я выдумывал разные истории, в которых англичанин играл роль
благородного героя, уснащал его всеми известными мне достоинствами и
любовался им. Он напоминал мне людей Диккенса, упрямых в злом и добром.
Как-то днем, проходя по мосту через Оку, я увидал, что он, сидя на краю
одного из плашкоутов, удит рыбу; я остановился и смотрел на него до поры,
пока он не кончил ловлю. Вытаскивая на крючке ерша или окуня, он брал его в
руку, подносил к своему лицу и свистел тихонько в нос рыбе, а потом,
осторожно сняв ее с крючка, бросал в воду. Надевая червяка, он что-то
говорил ему, а когда из-под моста выплывала лодка, клоун снимал шапочку без
козырька и любезно кланялся незнакомым людям, а когда ему отвечали - делал
страшно удивленное лицо, раскрыв рот, высоко приподнимая брови. Вообще он
умел и, видимо, любил забавлять себя.
Другой раз я видел его на горе, в садике около церкви Успенья; он
смотрел на ярмарку, клином врезанную между Волгой и Окой, держал в руках
трость и, перебирая по ней пальцами, как по флейте, тихонько насвистывал. С
ярмарки и с Волги всплывал в жаркое небо глухой, спутанный шум чужой жизни.
По грязной воде, по радужным пятнам нефти тяжко ползали пароходы, баржи,
лодки, доносился свист и скрежет железа, чьи-то широкие ладони мощно и часто
хлопали но воде, а вдали, за лугами, горели леса и в дымном небе неп
