Горький Максим - Лев Толстой
М. Горький
Лев Толстой
Эта книжка составилась нз отрывочных заметок, которые я писал, живя в
Олеизе, когда Лев Николаевич жил в Гаспре, сначала - тяжко больной, потом -
одолев болезнь. Я считал эти заметки, небрежно написанные на разных клочках
бумаги, потерянными, но недавно нашел часть их. Затем сюда входит
неоконченное письмо, которое я писал под впечатлением "ухода" Льва
Николаевича из Ясной Поляны и смерти его. Печатаю письмо, не исправляя в
нем ни слова, таким, как оно было написано тогда. И не доканчиваю его,
этого почему-то нельзя сделать.
М. Горький.
ЗАМЕТКИ
I
Мысль, которая, заметно, чаше других точит его сердце,- мысль о боге.
Иногда кажется, что это и не мысль, а напряженное сопротивление чему-то,
что он чувствует над собою. Он говорит об этом меньше, чем хотел бы, но
думает - всегда, Едва ли это признак старости, предчувствие смерти, нет, я
думаю, это у него от прекрасной человеческой гордости. И - немножко от
обиды, потому что, будучи Львом Толстым, оскорбительно подчинить свою волю
какому-то стрептококку. Если бы он был естествоиспытателем, он, конечно,
создал бы гениальные гипотезы, совершил бы великие открытия.
II
У него удивительные руки - некрасивые, узловатые от расширенных вен и
все-таки исполненные особой выразительности и творческой силы. Вероятно,
такие руки были у Леонардо да Винчи. Такими руками можно делать всё.
Иногда, разговаривая, он шевелит пальцами, постепенно сжимает их в кулак,
потом вдруг раскроет его и одновременно произнесет хорошее, полновесное
слово. Он похож на бога, не на Саваофа или олимпийца, а на этакого русского
бога, который "сидит на кленовом престоле под золотой липой", и хотя не
очень величествен, но, может быть, хитрей всех других богов.
III
К Сулержицкому он относится с нежностью женщины. Чехова любит
отечески, в этой любви чувствуется гордость создателя, а Сулер вызывает у
него именно нежность, постоянный интерес и восхищение, которое, кажется,
никогда не утомляет колдуна. Пожалуй, в этом чувстве есть нечто немножко
смешное, как любовь старой девы к попугаю, моське, коту. Сулер - какая-то
восхитительно вольная птица чужой, неведомой страны. Сотня таких людей, как
он, могли бы изменить и лицо и душу какого-нибудь провинциального города.
Лицо его они разобьют, а душу наполнят страстью к буйному, талантливому
озорству. Любить Сулера легко и весело, и когда я вижу, как небрежно
относятся к нему женщины, они удивляют и злят меня. Впрочем, за этой
небрежностью, может быть, ловко скрывается осторожность. Сулер - ненадежен.
Что он сделает завтра? Может быть, бросит бомбу, а может - уйдет в хор
трактирных песенников. Энергии в нем - на три века. Огня жизни так много,
что он, кажется, и потеет искрами, как перегретое железо.
Но однажды он крепко рассердился на Сулера,- склонный к анархизму
Леопольд часто и горячо рассуждал о свободе личности, а Л. Н. всегда в этих
случаях. подтрунивал над ним.
Помню, Сулержицкий достал откуда-то тощенькую брошюрку князя
Кропоткина, воспламенился ею и целый день рассказывал всем о мудрости
анархизма, сокрушительно философствуя.
- Ах, Левушка, перестань, надоел,- с досадой сказал Л. Н.- Твердишь,
как попугай, одно слово - свобода, свобода, а где, в чем его смысл? Ведь
если ты достигнешь свободы в твоем смысле, как ты воображаешь,- что будет?
В философском смысле - бездонная пустота, а в жизни, в практике - станешь
ты лентяем, побирохой. Что тебя, свободного в твоем-то смысле, свяжет с
жизнью, с людьми? Вот -
