Горький Максим - Н Е Каронин-Петропавловский
А.М.Горький
Н.Е.Каронин-Петропавловский
Осенью 89 г. я пришёл из Царицына в Нижний, с письмом к Николаю
Ельпидифоровичу Петропавловскому-Каронину от известного в то время
провинциального журналиста В.Я.Старостина-Маненкова. Уходя из Царицына, я
ненавидел весь мир и упорно думал о самоубийстве; род человеческий - за
исключением двух телеграфистов и одной барышни - был мне глубоко противен,
я сочинял ядовито-сатирические стихи, проклиная всё сущее, и мечтал об
устройстве земледельческой колонии. За время пешего путешествия мрачное
настроение несколько рассеялось, а мечта о жизни в колонии, с двумя добрыми
товарищами и милой барышней, несколько поблекла.
До этого времени я не встречал писателей - кроме Маненкова и
Е.Н.Чирикова, которого видел однажды мельком; также мельком видел я в
Казани и Каронина. Маненков был человек - в трезвом виде - чудаковатый, а
выпивши, шумно изъяснялся в любви к русскому народу, плакал и заставлял
меня тоже любить русский народ. Но однажды, осенним вечером, мы с ним шли
по краю площади города Борисоглебска, а посредине её, в глубокой, чёрной
борисоглебской грязи, барахтался пьяный мещанин и орал, утопая.
- Вот, видите? - поучительно сказал Василий Яковлевич. - Мы читаем
книги, спорим, наслаждаемся и идём равнодушно мимо таких явлений, как это,
а подумайте-ка, разве мы не виноваты в том, что этот человек не знает иных
наслаждений, кроме водки?
Я предложил пойти и вытащить человека, а Маненков сказал:
- Если я пойду, то потеряю калоши.
Пошёл я и потерял интерес к народолюбцу.
Но я много читал, и моё представление о русском писателе сложилось в
красивый сказочный образ: это суровый глашатай правды, он одинок среди
людей, никем не любим, обладает несокрушимою силою сопротивления врагам
справедливости, и, хотя враги усердно вымораживают его душу, она неистощимо
пламенна и - "дондеже есмь" возжигает свет во тьме.
Н.Е.Каронин был в ладу с этим представлением - я читал почти всё,
написанное им, и только что познакомился с рассказом "Мой мир", где есть
слова, ударившие меня в сердце:
"На свете нет ничего дороже мысли. Она - начало и конец всего бытия,
причина и следствие, движущая сила и последняя цель. Кто же заставит меня
отказаться от неё? Люди прекрасны только в той мере, в какой вложена в них
эта мировая сила. Если мир окутывает ещё тьма, то потому только, что мысль
не осветила её; если среди людей большая часть подлых, то только потому,
что мысль не освободила ещё их от безумия" (Из рассказа "Мой мир", соч.
Каронина, т. 2-й, стр. 364.).
И вот я, с трепетом в душе, - как верующий пред исповедью, - тихонько
стучу в дверь писателя: он жил во втором этаже маленького флигеля. Высокая,
чёрная женщина в красной кофте, с засученными по локоть рукавами, открыла
дверь, подробно и не очень ласково расспросила, кто пришёл, откуда, зачем,
и ушла, крикнув через плечо своё:
- Николай, выдь сюда...
Предо мною высокий человек, в туфлях на босую ногу, в стареньком,
рыжем пиджаке, надетом на рубаху, не лучше моей, - на вороте рубахи одна
пуговица оторвана. Брюки его измяты, вытянуты на коленях и тоже не лучше
моих, длинные волосы растрёпаны так же, вероятно, как и у меня. Он смотрит
в лицо мне светлосерыми глазами; взгляд ласковый, усталый, а глаза немного
выпуклые, и мне кажется, что они видят всё, что я думаю, знают всё, что
скажу. Это смущает меня. В ответ на его вопросы я молча киваю головой,
говорю "да", "нет", но мне всё приятнее смотреть на него.
У него небольшой рот и ярк
