Горький Максим - Неудавшийся Писатель
А.М.Горький
Неудавшийся писатель
Ночью, в грязненьком трактире, в дымной массе полупьяных, веселых
людей, человек, ещё не старый, но очень помятый жизнью, рассказал мне:
- Погубил меня телеграфист Малашин.
Наклонил голову в измятой кепке жокея, посмотрел под стол, передвинул
больную ногу свою, приподняв ее руками, и длительно, хрипло вздохнул.
- Телеграфист Малашин, да. Благочинный наш именовал его нелепообразным
отроком, девицы - Малашей. Был он маленький, стройный, розовые щеки, карие
глаза, брови - темные, руки - женские; писаными красавцами называют таких.
Веселый, со всеми ласковый, он был очень заметен, даже, пожалуй, любим в
нашем городишке, где три тысячи пятьсот жителей не спеша исполняли
обыкновеннейшие обязанности людей. В двадцать лет от роду моего проникся я
скукой жизни до немоты души; очень уже раздражала и даже пугала меня тихая
суета людей, непонятен мне был смысл этой суеты, смотрел я на всё
недоуменно и однажды, в порыве чувства, написал рассказ "Как люди живут".
Написал и послал рукопись в журнал "Ниву". Ожидал решения судьбы неделю,
месяц, два и махнул рукой: эти штучки не для нашей внучки!
- А месяца через три, может быть, и больше, встречаю Малашина. "У
меня, говорит, для тебя открытка есть". Подал мне открытое письмо, а на нем
написано: "Рассказ Ваш скучно написан, и его нельзя признать удачным, но,
по-видимому, у Вас есть способности. Пришлите еще что-нибудь".
- Не стану говорить, как я обрадовался. Малашин любезно рассказал, что
открытка уже третий день у - него. "Случайно, говорит, захватил на почте,
чтоб передать тебе, да все забывал. Так ты, говорит, рассказы пишешь, в
графы Толстые метишь?"
- Посмеялись и разошлись. Но уже в тот же день, вечером, когда я шел
домой, дьякон, сидя у окна, крикнул мне: "Эй, ты, писатель! Я т-тебя!" И
погрозил кулаком. В радости моей я не взвесил дьяконов жест. Знал я, что
это человек фантастический: в молодости он стремился в оперу, но дальше
регента в архиерейском хоре не пошел и в губернии не мог составить карьеры
себе, страдая наклонностью к свободе действий. Пил он и в пьяном виде, на
пари, бил лбом грецкие орехи, мог разбить целый фунт орехов, так что кожа
на лбу у него лопалась. Носил в кармане железную коробочку с продухами,
летом - для лягушат, а зимою - для мышей, и, улучив удобную минуту, пускал
зверюшек этих дамам за шивороты. Шутки эти прощались ему за веселый его
нрав и за то, что он удивительно знал рыбий характер, чудесный был рыболов!
Но сам рыбу не ел, боясь подавиться костью, и пойманное дарил знакомым, чем
весьма увеничивал любовь к нему.
- Так вот - обрадовался я. Был я в ту пору юноша скромный, характера
задумчивого, собою некрасив.
Он прижал губами жиденькие выцветшие усы, прищурил желтые белки
скучных глаз и дрожащей рукою стал бережно наливать рюмку водки. В двадцать
лет он был, вероятно, неуклюж, костляв, серые вихрастые волосы его были,
видимо, рыжими, мутные глаза - голубыми. И - множество веснушек на лице.
Теперь его дряблые щеки густо исчерчены сложным узором красных жилок, сизый
нос пьяницы печально опускался на усы. Водка уже не возбуждала его. Он
бормотал натужно и как бы сквозь сон.
- Почувствовал я себя красавцем, значительной фигурой. Еще бы: имею
способности редкого качества! Душа моя запела жаворонком. Начал жестоко
писать, ночи напролет писал, слова с пера ручьем текут. Радость! Замечаю,
что горожане стали смотреть на меня особенно внимательно. Ага, думаю...
- Малашин пригласил меня в гост
