Библиотека в кармане -русские авторы

         

Горький Максим - О Стасове


А.М.Горький
О Стасове
На севере, за Волгой, в деревнях, спрятанных среди лесов, встречаются
древние старики, искалеченные трудом, но всегда полные бодрости духа,
непонятной и почти чудесной, если не забыть долгие годы их жизни, полной
труда и нищеты, неисчерпаемого горя и незаслуженных обид.
В каждом из них живёт что-то детское, сердечное, порою забавное, но
всегда - какое-то особенное, умное, возбуждающее доверие к людям, грустную,
но крепкую любовь к ним.
Такие старики - Гомеры и Плутархи своей деревни, они знают её историю
- бунты и пожары, порки, убийства, суровые сборы податей, - знают все песни
и обряды, помнят героев деревни и преступников, её предателей и честных
мирян и умеют равномерно воздать должное всем.
В этих людях меня поражала их любовь к жизни - растению, животному,
человеку и звезде, - их чуткое понимание красоты и необоримая,
инстинктивная вера исторически молодого племени в своё будущее.
Когда я впервые встретил В.В.Стасова, я почувствовал в нём именно эту
большую, бодрую любовь к жизни и эту веру в творческую энергию людей.
Его стихией, религией и богом было искусство, он всегда казался пьяным
от любви к нему, и - бывало - слушая его торопливые, наскоро построенные
речи, невольно думалось, что он предчувствует великие события в области
творчества, что он стоит накануне создания каких-то крупных произведений
литературы, музыки, живописи, всегда с трепетною радостью ребёнка ждёт
светлого праздника.
Он говорил об искусстве так, как будто всё оно было создано его
предками по крови - прадедом, дедом, отцом, как будто искусство создают во
всём мире его дети, а будут создавать - внуки, и казалось, что этот
чудесный старик всегда и везде чувствует юным сердцем тайную работу
человеческого духа, - мир для него был мастерской, в которой люди пишут
картины, книги, строят музыку, высекают из мрамора прекрасные тела, создают
величественные здания, и, право, порою мне казалось, что всё, что он
говорит, сливается у него в один жадный крик:
"Скорее! Дайте взглянуть, пока я жив..."
Он верил в неиссякаемую энергию мирового творчества, и каждый час был
для него моментом конца работы над одними вещами, моментом начала создания
ряда других.
Однажды, рассказывая мне о Рибейре, он вдруг замолчал, потом серьёзно
заметил:
- Иногда вот говоришь или думаешь о чём-нибудь, и вдруг сердце
радостно вздрогнет...
Замолчал, потом, смеясь, сказал:
- Мне кажется, что в такую минуту или гений родился или кто-нибудь
сделал великое дело.
Заговорили при нём о политике. Он послушал немного и убедительно
посоветовал:
- Да бросьте вы политику - не думайте о гадостях! Ведь от этих ваших
войн и всей подлости ничего не останется - разве вы не видите? Рубенс есть,
а Наполеона - нет, Бетховен есть, а Бисмарка нет. Нет их!
И было ясно, что он несокрушимо верит в правду своих слов.
Политику он не любил, морщился, вспоминая о ней, как о безобразии,
которое мешает людям жить, портит им мозг, отталкивает от настоящего дела.
Но одна из его родственниц постоянно сидела в тюрьмах, - он говорил о ней с
гордостью, уважением и любовью, и каждый арест, о котором он слышал,
искренно огорчал его.
- Губят людей. Лучшее на земле раздражают и злят - юношество! Ах,
скоты!
Всё, в чём была хоть искра красоты, было духовно близко, родственно
Стасову, возбуждало и радовало его. Своей большой любовью он обнимал всю
массу красивого в жизни - от полевого цветка и колоса пшеницы до звёзд, от
тонкой чеканки на древнем мече и народн





Содержание раздела