Горький Максим - Пастух
Максим Горький
ПАСТУХ
Тимофей Борцов, сельский - села Вышенки - пастух, человек недюжинный: он
немножко колдун и прорицатель, он - "коновал", но лечит и людей, он же и судья
по "семейным делам" и, - как сам, ухмыляясь, именует себя - "соломенных дел
мастер": отлично плетет из соломы баульчики, коробочки, папиросницы и рамки,
украшая их цветными бумажками и фольгой.
Солидные мужики говорят о нем почтительно:
- Это мужик круглого ума, он для нас - министр!
Молодежь боится его и зовет:
- Дядя Тим.
Вообще село очень уважает Борцова за ум, справедливость, за трезвую жизнь и
достаток. На сходках он первый человек, но говорит всегда последним, внимательно
выслушав всех крикунов.
Когда он был еще подпаском, бык ударил его рогом в бедро, а в молодости рекрута
перебили ему ребра, поэтому Борцов ходит, странно раскачивая свое крепкое тело,
- как-будто ему хочется лечь на землю правым боком и, прижав к земле ухо,
подслушать что-то в ней, а земля этого не хочет и отталкивает его.
Ему - лет шестьдесят, но он кряжистый, широкогрудый, меднолицый; плотные, белые
зубы его все целы; в сивых волосах торчат рыжие клочья, - кажется, что он не
седеет, а рыжеет. Волосы его так обильны и густы, что он не надевает шапку даже
зимой в морозы. Голос у него мощный для подпасков и скота, а с людьми он говорит
медленно и как бы нарочито тихо, чтоб люди внимательнее слушали.
Но, главное, - он философ. Часто бывает в городе, продавая свои соломенные
изделия, много видел, обо всем подумал.
С утра до вечера он сидит в поле, где-либо на холмике под тенью одинокой березы
или на опушке леса, грозно покрикивает команду подпаскам и ловкими шерстяными
пальцами неустанно плетет солому, - около него целый сноп.
- Отчего люди враздробь живут? - ставит он вопрос и сам же отвечает: - А это от
причины грамоты. Раздробились люди с того дня, как удумали эту словесную
грамоту, книжки всякие, законы, приказы. Вот. Ты приказываешь, а я не могу
понять тебя, я ж не грамотен! Примерно: ты скотский доктор, вертиринал
по-вашему, я тоже скот понимаю, а друг дружку мы не можем понять, тому мешает
грамота. Да.
Я слушаю и смотрю в его двуцветную, рыжесивую бороду, в ней запутался широкий
нос обезьяны, из нее шильями торчат, хитроумно сверкая, зеленые, жабьи глаза. А
рта - не видно. Когда Борцов говорит, заметно только, что в бороде его что-то
шевелится, и бело просвечивает сквозь волосы холодная полоска зубов.
- И стоишь ты супротив меня человеком чужого языка, вроде немца. Также и
становой, и всякий другой чин. Ежели он по-матерному лает, ну, это я понять
могу, а как он только по-грамотному заговорит, - тут промеж нас - овраг! Я - по
ту сторону, он - по эту, и друг друга не слышим. Или же поп: разве кто понимает,
что он в церкви кричит? В церкви, как во сне, очень желанно, ну, а понять
невозможно ничего. Тоже и учителя: ребятишек скучат да скуке и учат, года-а! Это
очень полезно, что ребятишки на возрасте забывают грамоту, а то бы и мужики друг
дружку понимать перестали. Видишь? Главный вред людям это от нее, от грамоты.
Я пытаюсь убедить его в противном, однако - безуспешно. Прищурив, спрятав
хитренькие глазки, он слушал речь мою молча и надувал губы так, что усы,
мохнатым клоком, выдвигались из бороды. Лицо его становилось глупым, качая
упрямой башкой, он говорил сожалительно:
- Ах ты, господи! Ну, что тут делать? Не понимаю! Самых слов твоих не понимаю,
не токмо - мыслей. Ты гляди, какие слова, а? Ты говоришь: наука, а я слышу -
паука и сейча
