Библиотека в кармане -русские авторы

         

Григорьев Апполон - Письмо К Отцу От 23 Июля 1846 Г


Аполлон Григорьев
Письмо к отцу от 23 июля 1846 г.
Дражайший папинька.
Свидание с добрым Ксенофонтом Тимофеичем, {1} который привез мне вести
о Вас и от Вас, убедило меня в той крайне грустной истине, что Вы не хотите
понять меня, не хотите потому, что не решаетесь выслушать меня серьезно, что
слишком легко смотрите на многое, что я уже несколько раз Вам высказывал.
Простите меня... но это так!
Ксенофонт Тимофеич, как и Вы же, вовсе не способен к наставительной
роли, но между тем из немногих его слов я мог заключить, что Вы меня любите
по-прежнему - и между тем обвиняете... Не оправдывать себя я хочу - ибо,
право, я сам сознаю вполне, что виноват перед Вами, - но ради бога
выслушайте же меня серьезнее:
I. Связь моя с Милановским {2} действительно слишком много повредила
мне в материальном отношении, но вовсе уже не была же так чудовищна, как
благовестит об этом Москва на основании слов Калайдовича и тому подобных
господ. Лучшее доказательство - что _многие_ и слишком даже _многие_
порядочные люди состоят со мною в отношениях вполне дружественных. Москва,
как это мне известно из одного письма Погодина, рассказывала, что я - _пью
горькую_ и что у меня - _раны на голове_, а между тем - я здоров и жив и
трезв по обыкновению. Тяжело мне расплачиваться за эту связь только
материально, ибо, как я писал Вам с Дмитрием Калошиным, я взял на себя
(давно еще) долг этого мерзавца. Но - бог милостив, авось я стрясу с шеи
печальные последствия неосторожной доверчивости. Одно, за что я обвиняю себя
вполне, это то, что Вы уехали, не простясь со мною, но, во-первых, вспомните
мое фанатическое тогдашнее ослепление, а во-вторых, я от души просил Вас
простить меня за это. Дело-то в том, что, запутанный этим гнусным человеком,
я и не мог тогда поступить иначе. Связь же моя с ним и ослепление зависели
слишком много от моей болезненной расстроенности. Ксенофонт Тимофеич узнал
меня вскоре после моего приезда в Петербург, и он может засвидетельствовать,
что мое нравственное состояние было слишком грустно. Да и Вы сами, немного
посерьезнее взглянувши на мой несчастный характер, поймете, что я чересчур
способен к отчаянью, не только уж к тоске и хандре: тосковать и хандрить я
начал, право, чуть ли не с 14 лет. Вы скажете, может быть, что это -
_блажь_; положим, но во всяком случае это болезнь. Я уехал... т. е., я хотел
сказать, бежал из Москвы - уж конечно не от долгов, которые все-таки
Heпревышали годового оклада моего жалованья, и не от расстройства служебных
дел, которое было бы очень легко поправить: нет! здесь были другие причины,
разумеется, - и вот они: 1) Мне стало несносно - простите за прямоту и
наготу выражений - мне стало несносно жить _ребенком_ (вспомните только
утренние головочесания, посылания за мною по вечерам к Крыловым Ванек,
Иванов и сцены за лишний высиженный час), мне стало _гадко_ притворствовать
перед разным людом и уверять, что я занимаюсь разными _правами_, когда пишу
стихи, мне стало постыдно выносить чьи бы то ни было наставления. Все
терзало меня, все - даже Вы, даже Вы, которого мне так жарко хотелось
любить. Мне не забыть одной, по-видимому мелочной сцены: ко мне пришел
Кавелин, человек, с которым я хотел быть по крайней мере - _равным_; мы
сошли с ним в залу. Вы вышли и стали _благодарить_ его за знакомство со
мною. О господи! верите ли Вы, что и теперь даже, при воспоминании об этом,
мне делается тяжело; спросите у дяди, {3} какое впечатление это на меня
сделало. Ясно, что это прои





Содержание раздела