Гроссман Василий - Маленькая Жизнь
Василий Семенович Гроссман
Маленькая жизнь
Уже в двадцатых числах апреля Москва начинает готовиться к празднику.
Карнизы домов и железные заборики на бульварах заново красятся, и матери
всплескивают руками, глядя вечером на сыновьи штанишки и пальто. На площадях
плотники, посмеиваясь, пилят пахнущие смолой н лесной сыростью доски. Агенты
по снабжению везут в директорских легковых машинах кипы красной материи.
В учреждениях посетителям говорят:
- Давайте уже после праздника.
Лев Сергеевич Орлов стоил на углу со своим сослуживцем Тимофеевым.
Тимофеев говорил:
- Вы совершеннейшая баба, Лев Сергеевич, пошли бы в пивную, ресторанчик...
наконец, просто пошляемся по улицам, посмотрим народ. Подумаешь, жена
волнуется. Право же, вы баба, совершеннейшая баба.
Но Орлов простился с Тимофеевым. Он от природы был грустным человеком и
говорил о себе:
- Я устроен таким образом, что мне дано видеть трагическое, скрытое под
розовыми лепестками.
И во всем Орлов видел трагическое.
Вот и сейчас проталкиваясь среди прохожих, он размышлял, как тяжело в
такие веселые дни лежать в больнице, как мрачно пройдут они для фармацевтов,
вагонных проводников и машинистов, чьи дежурства выпадут на день Первого
мая.
Придя домой, он рассказал жене о своих мыслях, и, хотя она принялась
смеяться над ним, Орлов все качал головой и никак не мог успокоиться.
Он до ночи громко вздыхал, размышляя об этом предмете, и жена сердито
сказала:
- Лева, чем жалеть фармацевтов, ты бы меня лучше пожалел и не мешал спать,
мне ведь завтра к восьми часам нужно быть на работе.
И действительно, она ушла на работу, когда Лев Сергеевич еще спал.
Утром на службе он бывал в хорошем настроении, но обычно к двум часам дня
его охватывала тоска по жене, он начинал нервничать и поглядывать на часы.
Сослуживцы знали нрав Орлова и посмеивались над ним.
- Лев Сергеевич уже на часы смотрит, - говорил кто-нибудь, и все смеялись,
а старший счетовод, престарелая Агнесса Петровна, со вздохом произносила:
- Счастливейшая в Москве женщина эта жена Орлова.
И сегодня к концу рабочего дня он занервничал, недоуменно пожимая плечами,
глядел на минутную стрелку часов.
- Лев Сергеевич, вас к телефону, - позвали из соседней комнаты. Звонила
жена. Она сказала, что ей придется перепечатать доклад управляющего и
поэтому она задержится на час или полтора.
- Вот так-так, - огорченно сказал Орлов и повесил трубку.
Домой он возвращался не спеша. Город гудел, и дома, улицы, мостовые
казались особенными, непохожими на самих себя. И это неуловимое, рожденное
общностью, было во многом, даже в том, как милиционер волок пьяного, - точно
по улицам сплошь ходили племянники и двоюродные братья.
Вот сегодня, пожалуй, он бы пошлялся с Тимофеевым. Очень тяжело приходить
домой первому. Комната кажется пустой, неуютной, в голову лезут беспокойные
мысли - вдруг с женой что-нибудь случилось - вывихнула ногу, неловко
прыгнула с трамвая.
Орлов начинал представлять себе, как лобастый троллейбус сшиб Веру
Игнатьевну, как толпятся вокруг ее тела люди, с зловещим воем мчится карета
"скорой помощи"... Ужас охватывал его, ему хотелось звонить по телефону к
знакомым, родным, бежать к Склифосовскому, в милицию.
Каждый раз, когда жена опаздывала на десять - пятнадцать минут,
происходили с ним такие волнения.
Сколько народу на улицах! Почему они без дела сидят на скамейках, шляются
по бульвару, останавливаются перед каждой расцвеченной лампочками витриной?
Но вот он подошел к своему дому, и сердце
