Гроссман Василий - На Войне
Василий Семенович Гроссман
На войне
До войны Николай Богачев учился в школе-десятилетке, потом пошел работать
на завод. У него был замкнутый, спокойный характер. Он не любил ходить в
кино, мало встречался с товарищами. В школе его не любили за молчаливость и
нежелание участвовать в волейбольных состязаниях. На заводе Николая уважали
как хорошего рабочего, отлично знавшего свое дело, но и здесь он ни с кем из
товарищей не сошелся близко, никто к нему не ходил, да и он ни у кого не
бывал. Сразу после работы он отправлялся домой. Мать часто хвалилась перед
соседками тем, что сын у нее такой серьезный, солидный: придет домой,
пообедает и сразу принимается за какое-нибудь дело либо читает; да и читал
он все серьезное - техническую литературу. Но в глубине души ее огорчало,
что Николай такой молчаливый и нелюдимый. Правда, она видела и чувствовала
его внимание. Он всегда помогал ей - то наколет дров, то воды принесет. И
получку Николай всегда отдавал полностью матери, оставляя себе немного денег
на трамвай и папиросы. "Ты бы сходил погулял с товарищами", - не раз
говорила она. "Неохота", - отвечал он, а иногда ничего не отвечал, только
усмехался.
Когда его взяли на военную службу, он простился с товарищами легко и
просто, проводов ему не устраивали, одна лишь мать стояла на платформе и
махала ему рукой. Он несколько раз помахал ей фуражкой и крикнул: "Мама, ты
инструмент мой получше спрячь, чтобы не поржавел". Она не расслышала его в
гуле сотен возбужденных голосов, и ей показалось, что сын крикнул какие-то
особенно нежные, заботливые слова. На обратном пути к дому она шла медленно,
плохо разбирая от слез дорогу, и все повторяла с умилением слова, которых он
не произносил: "На ветру без платка не стой, а то застудишься". Ей казалось,
что именно эту фразу крикнул он, когда тронулся поезд.
Он попал в танковую часть. Первое время Николай скучал по дому - он
устроил себе особый календарь, на котором отмечались не дни, а недели, и
высчитывал, сколько недель осталось ему до окончания службы: сто, девяносто
восемь, девяносто шесть. Его огорчало, что большинство танкистов получают
часто письма от бывших товарищей по работе: комбайнер Криворотов из
Башкирии, ленинградец Андреев с завода, Дьяченко из деревни от трактористов,
с которыми вместе вспахивал украинскую землю. Его даже спрашивали иногда:
"Что же это ты, Богачев, ни от кого писем не получаешь?"
Ему начало казаться, что с ним никто никогда не будет дружить. "Ну и не
надо", - думал он и все поглядывал на свой календарь. Он отлично справлялся
с работой водителя танка, превосходно изучил мотор, смело водил машину по
самым трудным дорогам. Майор Карпов взял его водителем в командирскую
машину. Иногда по вечерам он разговаривал с Криворотовым о танках.
Криворотов - огромный, большеголовый, длиннорукий двадцатидвухлетний парень
- говорил о своей машине с какой-то необычайной нежностью. Человеку со
стороны могло бы показаться, что этот синеглазый великан рассказывает о
девушке, когда произносит: "Я ведь в Башкирии ее ни разу не видел, сроду не
знал, какая она есть. А как увидел ее, сразу мне ужасно понравилась, и
полюбил я ее до невозможности".
И Богачев, усмехаясь, слушал его. Он ни с кем и здесь не дружил, и ему
казалось, что танкисты относятся к нему так же, как когда-то относились
товарищи по школе. "Ну ладно, - думал он, - мне-то что, натура у меня такая
холодная, видно".
Он сам не замечал, как изо дня в день все больше привязывался к товарищам.
