Губер Борис - Осколки
БОРИС ГУБЕР
ОСКОЛКИ
I
Фомин приехал в этот большой незнакомый город с твердой уверенностью, что именно
здесь окончатся его мытарства.
Чтобы раздобыть денег на дорогу, ему пришлось спустить все, уцелевшее за долгие
месяцы безработицы. Возврата к прежнему уже не могло быть. Но даже это не
тревожило его: вместе с распроданным скарбом сгинули последние колебания, и он
не сомневался в том, что жизнь начнется заново, похорошему. Да и как могло бы
случиться иначе, если Матвей Козырев, старый товарищ и друг, вместе с которым
Фомин проработал первые годы революции, занимал в губернии важнейшее,
ответственнейшее место?
Словом, Фомин чувствовал себя прекрасно.
Поезд прибыл в город утром, и он, оживленный, бодрый - даром, что ночь прошла
без сна - выбрался из вокзала. В воздухе пахло кисловатым паровозным дымом и
горячим ситником. Первый молодой снежок запорошил вокзальную площадь, лежал на
поднятых верхах извозчичьих пролеток, на крышах ларьков и лавченок. Спокойная,
матовая белизна его и главным образом необычайно сытые голуби, ходившие по
снегу, еще сильней оживили Фомина. Он решил итти в город пешком (все равно было
рано) и, беспечно помахивая своим тощим саквояжиком, зашагал по дощатому
тротуару. Автобус, переделанный из грузовика, с веселым рычанием обогнал его и
затарахтел по улице мимо жалких окраинных домишек. Что-то древнее, российское,
было в этих лачугах, в запахе скотного двора, что исходил от них. И Фомина
почему-то обрадовало даже это. Он подумал о том, что много, должно быть, лет
придется ему прожить здесь, и улыбаясь устремил блестящие от возбуждения глаза
свои поверх низеньких белых крыш вперед - туда, где начинался настоящий город,
где возвышались колокольни и беспорядочные груды каменных этажей... А через час,
отыскав тут же на окраине дешевые номера, оставив в крохотной рублевой комнатке
саквояж, он подходил к учреждению, в котором работал Козырев.
И тут все вдруг внезапно и ужасно переменилось.
Случилось это в несколько секунд и так просто, что Фомин не успел даже
опомниться. В пустой, чрезмерно просторной комнате, на страже ответственного
кабинета, сидел секретарь. У него было пухлое темножелтое лицо, подпертое
твердым воротником военного френча, и в обычное время Фомин, несомненно, оробел
бы перед ним. Но сейчас он был слишком опьянен близостью своего счастья и
потому, кивнув головой на тщательно закрытую дверь, проговорил скороговоркой,
почти небрежно:
- Мне нужно пройти к товарищу Козыреву. Можно?
Сказавши это, он был уже совсем готов итти дальше, к желанному порогу, но
секретарь остановил его:
- Товарища Козырева здесь нет.
- То есть как нет? - переспросил Фомин. - Когда же он будет?
- Его нет в городе. Он больше у нас не работает.
Голос у секретаря был громкий, отчетливый, точно он командовал ротой. Фомин
прекрасно расслышал его слова. Но понять их толком он не сумел. Привычно робея,
он взглянул на секретаря, и непрошенная мысль - почему у него такое странное
лицо? - не давала думать о чем-либо другом.
- Как же мне быть? - тихо сказал он.
Секретарь безразлично приподнял брови, вернее, голые желтые припухлости над
глазами, на которых полагалось бы быть бровям, и ответил:
- Если у вас важное дело, я могу доложить товарищу Кацен.
"Кто же это такой, Кацен?" - хотел было спросить Фомин и не решился.
- Доложите, пожалуйста, - сказал он еще тише.
Секретарь, слегка прихрамывая, прошел в кабинет. Фомин проводил его меркнущим,
испуганным взглядом, увидел великолепно расчищенные
