Гудран Ицхак - Аллитерация Калибра 7,63
ГУДРАН ИЦХАК
АЛЛИТЕРАЦИЯ КАЛИБРА 7,63
Дмитрию Орлову. Если он существует.
Интерлюдия.
31 декабря года 916 - зима по большей части на планетишке - асимметрия этой самой планетишки не может не сказываться, больше - заставляет верить лишь эта асимметрия, что 31 декабря - зима, - не считать же Австралию (жалкую и засушливую) законодательницей мод. Даже задавай моду именно эта Австралия в превосходной степени жалкая (площадь, климат, зверье - несть черт вызывающих слезы жалости) и бесспорно засушливая (ибо не найти жаждущих спорить по столь ничтожному поводу), кто из заснеженных, запорошенных окопов от Балтики до самого Черного моря поверил бы, что поземка засыпающая эскарпы, контрэскарпы, редуты и бастионы - к лету.
Скажи - не поверят. Не поверят же. Попробуй, убеди. Значит: боши, юнкера да казаки приказали декабрю зимой быть.
Ныне приказали, ежели не издал подобный указ один из блистательных цезарей, заиндевев в отороченной багрянцем тунике среди германских лесов. Десятикратно благословенны цезари, десятикратно благословенны боши. Благословенна стократно зима, засыпающая снегом все мерзости рода человеческого, подготавливая планетишку к новому году, что, безусловно, будет (не может не быть) лучше.
Готовилась к новому, лучшему году, не только зима - снежнокожая Россия застыла пред зеркалом - застыла, не понимает, растерянна - не может решиться. Дело к полуночи - пора уж примерить новогодний наряд.
Жестяная птица в ходиках ерзает от нетерпенья, сквозь щелку, нарисованным глазом поглядывает на вечный календарь напротив - неужто выскочит из механического гнезда и завопит, предвещая праздник, не дождавшись полуночи? Потерпи уж, жестяная птица.
Вон хозяйка - она ведь не торопится, застыла перед зеркалом - любуется обнаженным отражением, к тому же платье не может выбрать. Да и кто смог бы легко выбрать из груды разбросанной на кушетке - два, может три десятка нарядов, от привычных платьев, бальных, белоснежных - вздрагивает хозяйка, взглянув на заметенное снегом окно, до кроваво-черного домино и даже бутафорского кумачового.
Хозяйка растерянна, механическая птица ерзает от нетерпения, и лишь вьюга знает, чего ей нужно - усилие - разлетелись хлипкие запоры на окне и заполоскали тяжелые портьеры в комнатенке, пересыпая колкими снежинками наряды. Портьеры полоснули, вновь рассекая комнатушку - раскололась лампа, ходики немузыкально звякнули, сминая угол стола - и в них опрокинутых, разбитых ходиках, из распахнутых дверец выглянул нос искалеченной птицы. Выползти из часов полностью сил у нее не хватало и, лишь при необычайно болезненном воображении, можно было принять звук, отдаленно напоминающий вопль агонизирующей вороны за ку-ку.
Так наверно начал бы я описывать ту памятную Новогоднюю ночь... Впрочем, нет - никогда не стану я описывать ту ночь - быть может за давность лет, а вероятней из-за горечи, горечи воспоминаний. Время милосердно - только не нашлось мне бальзама забвения - временами во сне мелькнет детская с покалеченной в ту памятную ночь кукушкой - куда мы ворвались чуть позднее, лишь едва напуганные грохотом, немного заинтересованные, но более празднующие - с бутылками шампанского - я завладел даже двумя (та, что держал в правой руке почти опустела и мне было несколько неудобно перед моей левой рукой: я, только я, заставляю ее таскать тяжести, - и, насколько мог, помогал ей). Вьюга освежала и мы, прихлебывая шампанское, расселись в моей старой детской - кто на кресло, кто на пол, а кто и на крохотный детский стульчик, случайно не у
