Гунин Лев - Черный Рыцарь (Фрагмент)
Лев Гунин
ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ
(фрагмент)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава Первая
Туманным утром 1672 года через лес пробирались двое. Их шаги
приглушенно звучали в молочном воздухе, в сжавшемся в комок пустотелом
пространстве. Так же, как луч света ведет по сцене артиста, переходящего с
левого на правый ее край, так же и глухое звучание их шагов заставляло
представить воображаемую комнату, передвигающуюся вместе с путниками.
Среди выплывающих из тумана деревьев, среди судорожных и тревожных
криков птиц их осторожная поступь несла в себе что-то монументальное и
завораживающее.
Оба они были довольно странно одеты. Один, высокий и широкий в плечах,
имел на себе длиннополый кафтан вишневого цвета, шапку-папаху и узкие сапоги
с пряжками. Его светлые волосы падали ему на плечи мягкими прядями, а
висячие усы доставали до подбородка. Второй, еще более странно одетый, носил
на себе печать того, что сразу же выдавало еврея. Это не могла скрыть ни
треугольная шапка, ни похожая на халат хламида, ни болтающаяся у него на
боку мягко изогнутая сабля. Говорили они между собой на старобеларуском
языке, государственном языке Великого княжества Литовского, мощного
государства, которое простиралось в то время от Балтийского моря и до Понта
- Черного моря, и от границ Польши - до русских границ. Это государство не
только владело тогда Смоленском и другими землями намного восточнее
теперешней этого города, оно, отражая русские набеги, нередко внедряло
подконтрольные ему территории глубоко в недра тогдашней Руси. Беларусы и
литовцы жили богато, а по отношению к невообразимому террору московского
государства Великое княжество Литовское можно было считать чуть ли не
тогдашней демократией. Поэтому результаты противостояния с Москвой
определялись не только и не столько на полях сражений, сколько бегством из
русских приграничных областей на запад не только холопов, но и воинов. Не
зря славянскую часть Великого княжества Литовского прозвали на Руси "белая
Русь", что значит свободная, вольная земля.
Два странно одетых человека шли по ее территории, на северо-запад от
Могилевского тракта, в сторону Бобруйска. На большом протяжении леса здесь
были влажные, неприветливые, темные и глухие. Громадные дубы и осины
высились как сказочные великаны, а под ними, переплетаясь ветвями и заслоняя
собой дорогу, тянулись настоящие северные джунгли. Тут росло много
уродливых, причудливых деревьев с искривленными стволами, с ветвями,
тянущимися словно руки легендарных существ, кругом были видны сросшиеся
между собой береза - и тополь, ель - и дуб, словно схватившие друг друга за
горло. Громадные и отвратительные наросты на стволах деревьев, чудовищно
поднявшиеся папоротники в человеческий рост, невиданные нигде больше травы с
мясистыми стеблями и с вызывающими ужас "глазами" на их лапках: все это
подавляло путника, вызывало в нем самые мрачные мысли.
Чем дальше от Могилева, тем леса становились просторней, светлее,
уютней. Появлялись ясные дубовые рощи, высокие и святые, как божественное
откровение, торжественные сосновые леса, дорогие сердцу каждого беларуси и
литовца, высокие пригорки и тихие лесные речужки. А здесь, под Могилевом,
было сумрачно и странно, на каждом шагу были скрытые разломы и провалы в
земле, ямы, выбоины и овраги. На земле, противно-осклизлые, лежали то тут,
то там, упавшие стволы деревьев, через которые надо было перебираться, и от
всего - от влажной земли, от спрессованных опавших листьев, от деревьев и
даже от самого воздуха и
