Гуревич Георгий - Опрятность Ума
Г. ГУРЕВИЧ
Опрятность ума
"Юленька, приезжай проститься! Торопись. Можешь опоздать.
Папа"
Юля получила эту телеграмму на турбазе в торжественный час возвращения,
когда они стояли на пристани, сложив у ног рюкзаки, и подавальщица из столовой
обносила героев похода традиционным компотом.
Маршрут был замечательный, такие на всю жизнь запоминаются. Семь дней они
плыли по извилистой речке, скребли веслами по дну на перекатах, собирали в
заводях охапки белых лилий с длинными стеблями, похожими на кабель; так и
гребли - в купальниках и с венками из лилий. Купались, пришлепывая слепней,
впившихся в мокрое тело. Жгли костры на опушках, в черных от сажи ведрах
варили какао, ели задымленную кашу. Потом заполночь пели туристские песни,
вороша догорающие угли, сидели и пели, потому что никому не хотелось лезть в
палатки, отдаваться на съедение ненасытным, не боящимся никаких метилфталатов
комарам.
Группа подобралась дружная, все молодежь, в большинстве студенты, народ
выносливый, прожорливый, развеселый и занимательный, каждый в своем роде. Один
был студент-историк, черный, тощенький и в очках, неистощимый источник
анекдотов о греках, римлянах, хеттах, ассирийцах, о таких народах, о которых
Юля и не слыхала вовсе. Другой - из театрального училища, ломака немножко, но
превосходно читал Пастернака, Заболоцкого и Новеллу Матвееву. Свои стихи тоже
читал... но не очень понятные. Еще был один из института журналистики, этот
все видел, везде побывал, где не был - придумывал... Его так и прозвали "Когда
я был в гостях у английской королевы..." И еще человек восемь, всех не
перечислишь. Женщин было всего три, потому что в недельный поход на веслах
мало кто решался идти. Старшая - Лидия Ивановна - бывший мастер спорта,
седоватая, жилистая, выносливая, Муська - краснолицая, неуклюжая, но сильная,
и она, Юлька, не тренированная, не жилистая, не могучая, но самая азартная -
"рисковая", как говорили ребята. И была она самая изящная, самая подвижная,
самая звонкоголосая, и песен знала больше всех, модных и забытых; русских
народных, мексиканских, неаполитанских, туристских, студенческих, шоферских и
девичьих сентиментальных - о нем, ее покинувшем; о ней, его ожидающей; о них,
которые встретятся обязательно. Хорошо звучали эти песни у догорающего костра
в ночной тишине над бессильно краснеющими, трепетно вспыхивающими, пепельной
пленкой подернутыми угольками.
Конечно, все ребята были немножко влюблены в Юлю, все "распускали" перед
ней павлиний хвост. Для нее историк тревожил память о хеттах, артист
перевоплощался в Пастернака и Матвееву, а журналист вспоминал свои встречи с
королевами. И даже инструктор, молчаливый Борис, студент географического, тоже
обращался к ней, показывая достопримечательные красоты. Глядел на нее в упор и
не замечал, как вертится возле него Муська на привалах, заботливо наполняя его
миску с верхом, наливая третью кружку какао.
Все взгляды скрещивались на Юле, все острые словечки летели к ней. Она
чувствовала себя как на сцене, в фокусе взглядов, взволнованная, напряженная,
радостная. И от общего внимания становилась еще живее, еще острее, еще
красивее. Так было всю неделю, вплоть до финиша, когда они выстроились над
пристанью, сложив у ног опустевшие рюкзаки, сырые от брызг, росы и пота. Борис
отдал рапорт начальнику турбазы, подавальщица пошла вдоль шеренги с подносом
компота, и тут какая-то горе-туристка из числа побоявшихся похода принесла Юле
телеграмму, еще потребовала станцевать. Юля, п
