Гусейнов Чингиз - Магомед, Мамед, Мамиш
Чингиз Гусейнов
МАГОМЕД, МАМЕД, МАМИШ
Роман со сновидениями, их разгадкой, с наивными символами, сказочным
гротеском, сентиментальными отступлениями, с эпилогом, похожим на пролог, - в
собственном переводе автора с родного азербайджанского на родной русский.
Автор
ГЛАВА ПЕРВАЯ - рассказ об угловом доме на нашей улице, который похож на
старый, но еще крепкий ко-рабль. Нос его остро выдается вперед, мгновение - и
корабль пустится в путь. А когда низко бегут гонимые северным ветром тучи,
задевая отвисшими клочьями телевизионные антенны всевозможных конструкций или
печные трубы, которые уже не дымят, а ты, заки-нув голову, неотрывно смотришь
на небо и случайная крупная капля вдруг ударяет по щеке - впечатление такое,
что угловой дом стремительно уносит тебя в от-крытый океан и, уж во всяком
случае, несется по вспыльчивому Каспию. На Каспии - полуостров, похо-жий, как
это видится с космической высоты, на чуть загнутый клюв диковинной морской
птицы. На полу-острове - угловой дом, в угловом доме - Мамиш. И не найдешь
человека на нашей улице, который бы не знал его, а если кто и отыщется, то из
новых жильцов, но та-ковых у нас почти нет: улица стара, редко кто сюда
переедет, разве что по обмену в связи с разводом или молодожены снимут
комнату. Чаще переезжают отсю-да, в новые микрорайоны *с номерами, пугающими
ста-рожилов и радующими новоселов,- Седьмой микрорай-он, Девятый... Всем не
терпится в отдельную квар-тиру с собственной ванной, пусть даже сидячей, и со
всеми прочими удобствами. Случается, правда, и так, что живет человек в
микрорайоне, а сам по привычке ходит в старые бани - то в "Фантазию", а то и в
баню, за которой сохранилось имя ее бывшего владельца, "Хаджи хамамы", то есть
"Баня Гаджи", что непода-леку от памятника Освобожденной женщине Востока,
сбрасывающей чадру. О том, что Мамиш - личность, известная на нашей улице,
судите по двум бейтам, не-ведомо кем сложенным. Не каждому такая честь. Стихи
с каламбуром, увы, не передаваемым ни на каком ином языке. По одному бейту
получается, что "Мамиш, Мамиш, ай Мамиш" - парень что надо, гордый,
справедливый, неуступчивый, а по другому - что он как зеленая завязь на
инжировом дереве: то ли нальет-ся медовым соком, если выращивать с умом, то ли
сморщится, засохнет, если забросишь дерево. И не пой-мешь, какой раньше
сочинен. Что означает первый, это всякому ясно, а каков смысл второго, тут как
с голо-вой дракона - одну снесешь, а на ее месте три новые огнем на тебя
полыхают. Настоящее его имя - Мухам-мед, так и записано в документах: метрике
и паспорте на двух языках, азербайджанском (Мухаммед) и рус-ском (Магомед),
студенческой зачетной книжке, слу-жебном удостоверении, военном билете, еще в
каких-то книжках по охране памятников старины, озелене-нию, спасанию утопающих
и так далее. Но никто его Мухаммедом, или, на русский лад, Магомедом не
на-зывает - длинно и старомодно, сократили до Мамеда, а чаще - Мамиш. "Свет
моих очей Мамиш!" - обраща-ется к сыну Тукезбан в своих письмах, написанных
размашисто на листе из школьной тетради или чистой стороне телеграфного
бланка. Вот она, Тукезбан-ханум, на любительской фотокарточке, ее окликнули,
она ос-тановилась, повернула к нам лицо, улыбается. Одета в телогрейку и
шаровары, голова закутана в платок, приглядишься - вся телогрейка облеплена
крупными комарами и над головой облако мошкары. Голо кру-гом, знобко, похоже
на нашу апшеронскую зиму, но та-ково северное лето.
улыбаешься, конечно, не мне, а тому,
