Гусев Валерий Борисович - До Осенних Дождей
Валерий Борисович ГУСЕВ
ДО ОСЕННИХ ДОЖДЕЙ...
Повесть
Глава 1
Нынешняя осень в Синеречье была хороша: сухая, теплая, солнечная. Не
страдала она своей обычной обреченностью, болезненной слякотью и
противным, промозглым холодом, а была поначалу очень похожа на лето,
которое славно потрудилось, устало и теперь быстро погружается в здоровый,
заслуженный сон, счастливо вздыхая, устраиваясь поудобнее и светло
улыбаясь сквозь легкую еще дремоту.
Листва на деревьях высыхала не опадая; быстро, охотно набирала яркий
багрянец. Не мочило ее дождиком, не трепало ветром, и потому - чуть
похолодало - тонко запела она в твердом и чистом морозном воздухе, мелко
задрожала, отражаясь буйными кострами в застывшей, неподвижной синеве рек.
А потом вдруг рухнула на землю тяжелым золотым дождем, зазвенела чеканными
червонцами...
За ручьем, сплошь засыпанным листьями, похожим на большую, покрытую
бронзовыми чешуйками змею, шурша ползущую в реке, Андрей присел на пенек,
перебросил планшетку на колено и достал из нее письмо в простом конверте.
С дерева тихо упал на него последний бледно-желтый листок. Он машинально
снял его и, сжав зубами горький черенок, развернул письмо, стал, вздыхая,
перечитывать...
"Андрей, здравствуй. Пишу тебе из отдаленных мест не как гражданину
участковому, а как старому другу - если еще не гнушаешься руки подать.
Здесь мне теперь есть время подумать об своей жизни и о своей неисправимой
вине. Ты себя не казни, что недоглядел и своими руками привел друга на
дубовую скамью, - сам я во всем виноватый. Сам и ответ держу. Однако,
Андрей, (не в укор тебе сказать, а чтоб наперед понял), если б тогда с
иконами не пожалел ты меня и отхватил бы я положенное, то, может, все
иначе сложилось в моей судьбе. Ты не думай - о себе не печалюсь, свое
отсижу. Другое мне спать не дает: Степаныч и Дашутка. Сволочь я какая,
выходит, - аж страшно мне. Понял я - мало мне дали. Если б можно все
вернуть, Степаныча в живых оставить, я бы не то что шесть положенных - я
бы все двадцать отсидел. Тебя об одном прошу: не оставь Дашку, если ей в
чем нужда будет, и пацана, как родится, добейся в сельсовете, чтоб на меня
записали. Помоги в этом деле. Знаю, не перегорело еще у тебя к ней, но
верю тебе, и надежда только на тебя одного, больше просить мне некого. И
еще одну ошибку мою поправь: смотри за нашими парнями построже. Многих я
испортить успел своим примером, не дай им по моей дорожке до конца пойти.
Дашке пока не пишу - боюсь, отвечать не станет, а мне того не пережить.
Она - один теперь свет в моем тусклом окошке. Если не побрезгуешь - жму
руку.
Сенька, бывший Ковбой, а нынче
справедливо заключенный".
Андрей выплюнул измочаленный листок, вложил письмо в конверт и, в
раздумье сдвинув его уголком фуражку на затылок, пошел в село. Он шел
напрямик - березовой рощей, насквозь прозрачной, пронизанной длинными
солнечными лучами, под которыми новенькими монетами загорались опавшие
листья. Шел медленно, заложив руки за спину, опустив голову, будто в самом
деле выбирал - какой бы золотой поновее подобрать с земли, и было ему
грустно и немного тревожно.
В девять утра он позвонил в райотдел, связался с начальником.
- Что у тебя, Ратников? Чего с утра беспокоишь, поспать на рабочем
месте не даешь? Да веселей, веселей докладывай - ко мне народ на совещание
собирается.
Андрей сообщил, что повезет сегодня в район Тимофея Елкина, злостного
пьяницу и прогульщика, что исчерпал все меры воздействия на него и
подготовил дело для
